Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Кроме того, однажды поставленные цели должны были осмыслены и донесены до самых отдаленных производственных форпостов во Внутренней Азии при помощи администраторов, управляющих, технологов и рабочих, которые, по крайней мере в первом поколении, были неопытны, плохо образованны и привыкли к деревянной сохе, а не к техническим новшествам. (Художник-карикатурист Дэвид Лоу после посещения СССР в начале 1930‐х годов сделал набросок девушки-колхозницы, безуспешно пытающейся подоить трактор.) Примитивизм торжествовал повсюду, за исключением высшего начальства, по этой причине и несшего ответственность за все более тотальную централизацию. Как Наполеону и его начальнику штаба приходилось отвечать за военную некомпетентность своих маршалов, в основном произведенных из простых полевых офицеров, так и в советской системе принятие решений все больше концентрировалось на самом верху. Сверхцентрализация Госплана компенсировала нехватку руководителей на местах. Следствием подобного положения вещей стала невероятная бюрократизация экономического аппарата и всех других частей системы [130] “Когда для каждой группы товаров и каждой производственной единицы, да еще при отсутствии многоуровневого планирования должны быть выпущены четкие инструкции, на центр взваливается непосильная нагрузка” (Dyker, 1985, р. 9). .

Пока экономика оставалась на низком уровне и должна была лишь заложить основу для современной промышленности, эта сработанная на скорую руку система, созданная главным образом в 1930‐е годы, действовала. Она даже выработала определенную маневренность, правда тоже достаточно примитивную. В то время, ставя перед собой задачи одного порядка, необязательно было тут же ставить другие, вытекающие из предыдущих, как это происходит в сложных лабиринтах современной экономики. В действительности в отсталой стране, изолированной от иностранной помощи, командная индустриализация, со всеми ее издержками и недостатками, принесла впечатляющие результаты. Благодаря ей СССР за несколько лет превратился в мощнейшую промышленную державу, которая, в отличие от царской России, смогла одержать победу в войне с Германией и выжить, несмотря на временную потерю территорий, на которых проживала треть ее населения, и разрушение половины своих промышленных предприятий. Следует добавить, что едва ли можно найти какой‐либо другой режим, при котором люди готовы были приносить жертвы, выпавшие на долю русского народа во время войны (Milward, 1979, p. 92–97) и в 1930‐е годы. Хотя система поддерживала нищенский уровень потребления у населения (в 1940 году было произведено лишь немногим более одной пары обуви на каждого жителя СССР), она гарантировала этот социальный минимум. Она давала людям работу, пищу, одежду и жилье, контролируемые цены и дотируемую квартплату, пенсии, медицинскую помощь и равенство, пока система привилегий для “номенклатуры” не вышла из‐под контроля после смерти Сталина. Еще более щедро советская система раздавала образование. Превращение в основном неграмотной страны в современный СССР по любым стандартам являлось выдающимся достижением. Для многомиллионного деревенского населения, для которого даже в самые тяжелые времена советское развитие означало открытие новых горизонтов, выход из темноты и невежества в город, к свету и прогрессу, не говоря уже о личных успехах и карьере, этот способ построения нового общества был вполне убедителен. Во всяком случае, другого оно не знало.

Однако эта история успеха не включала сельское хозяйство и тех, кто жил плодами его труда, поскольку индустриализация велась за счет эксплуатации крестьянства. О советской аграрной политике трудно сказать что‐то хорошее, разве что крестьяне были не единственными, испытавшими на себе тяжесть “первоначального социалистического накопления” (по выражению одного из последователей Троцкого) [131] Согласно Марксу, “первоначальные накопления” путем экспроприации и грабежа были необходимы для того, чтобы дать возможность капитализму приобрести исходный капитал, который затем в свою очередь стал источником накопления. . На рабочих тоже легла часть тягот по созданию ресурсов для будущего общества.

Крестьянство, составлявшее большинство населения, являлось не только низшим по статусу в политическом и юридическом отношениях, по крайней мере до принятия Конституции 1936 года (на практике не действовавшей), не только облагалось более высокими налогами и было гораздо менее защищено – основная сельскохозяйственная политика, сменившая НЭП, а именно принудительная коллективизация, была чудовищно жестокой. Ее немедленным следствием стало снижение объема производства зерна и уменьшение поголовья домашнего скота почти вдвое, что вызвало страшный голод 1932–1933 годов. Коллективизация привела к спаду и без того низкой производительности российского сельского хозяйства, которое смогло достичь уровня НЭПа лишь к 1940 году, а с учетом бедствий Второй мировой войны – лишь к 1950 году (Tuma, 1965, р. 102). Сплошная механизация, посредством которой пытались компенсировать этот спад, оказалась тогда (впрочем, как и впоследствии) совершенно неэффективной. После сулившего надежды послевоенного периода (когда советское сельское хозяйство даже поставляло на экспорт небольшие излишки зерна, хотя мысль о том, что СССР может стать самым крупным экспортером зерна, каким была царская Россия, никому не приходила в голову) советское сельское хозяйство перестало справляться с обеспечением продуктами питания собственного населения. Начиная с 1970‐х годов СССР иногда закупал на мировом рынке до четверти необходимого ему зерна. Даже после небольшого послабления в системе коллективного хозяйства, разрешившего крестьянам производить зерно на продажу на небольших приусадебных участках, в 1938 году составлявших около 4 % сельскохозяйственных площадей, на долю советского потребителя не приходилось почти ничего, кроме небольшого количества черного хлеба. Одним словом, СССР ценой огромных усилий сменил неэффективное крестьянское сельское хозяйство на неэффективное коллективное.

Как часто бывает, такое положение гораздо нагляднее отражало социальные и политические условия в Советской России, чем принципы, заложенные в большевистском проекте. Кооперация и коллективизация в сочетании с частным сектором в сельском хозяйстве (или даже без него, как в израильских кибуцах, где в гораздо большей степени соблюдались коммунистические принципы, чем в советских колхозах и совхозах) вполне могли быть успешны, в то время как чисто крестьянское фермерское хозяйство зачастую гораздо успешнее извлекало субсидии из правительства, чем прибыль из земли [132] Так, в первой половине 1980‐х годов Венгрия, где сельское хозяйство было в основном коллективным, экспортировала больше сельскохозяйственной продукции, чем Франция (с сельскохозяйственных площадей в четыре раза меньших), и в два раза больше (по объему), чем Польша, где сельскохозяйственные площади были в три раза больше, чем в Венгрии. Польское сельское хозяйство, как и французское, не было коллективным (FAO Production; FAO Trade). . В СССР аграрная политика потерпела явное поражение, однако ее методы зачастую копировались, по крайней мере вначале, новыми социалистическими режимами.