Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Советский Союз на протяжении десятилетий осторожно относился к революционным, радикальным и либеральным движениям в странах третьего мира, поскольку в общем не собирался расширять сферу своего влияния за пределы Восточной Европы на Западе и Китая (который он не мог полностью контролировать) на Востоке. Отношение к развивающимся странам не изменилось и при Хрущеве (1956–1964), когда в результате революций (в которых коммунистические партии не принимали активного участия) к власти пришли новые руководители, как, например, на Кубе (1959) или в Алжире (1962). В ходе деколонизации во главе многих африканских государств оказались национальные лидеры, считавшие себя по меньшей мере антиимпериалистами, социалистами и друзьями Советского Союза, особенно в тех случаях, когда СССР оказывал им техническую и другую помощь, не запятнанную связью с колониальным прошлым. К таким политикам можно отнести Кваме Нкруму в Гане, Секу Туре в Гвинее, Модибо Кейта в Мали и легендарного Патриса Лумумбу в Бельгийском Конго: трагическая гибель сделала последнего героем и мучеником всего третьего мира. СССР даже переименовал учрежденный в 1960 году для студентов развивающихся стран Университет дружбы народов в Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Москва симпатизировала новым режимам и помогала им, быстро распростившись, впрочем, с чрезмерным оптимизмом. В бывшем Бельгийском Конго СССР оказал вооруженную поддержку сторонникам Лумумбы в гражданской войне (последовавшей за поспешным предоставлением независимости этой огромной колонии) против ставленников США и Бельгии. В результате в страну были введены военные силы ООН, что равно не понравилось обеим сверхдержавам. Так что ничего хорошего из этого не вышло [159] Известный польский журналист, находясь в провинции, контролируемой войсками Лумумбы, дал исчерпывающую картину трагической анархии, воцарившейся в бывшем Бельгийском Конго (Kapuśziński, 1990). .

Когда один из новых режимов, а именно режим Фиделя Кастро на Кубе, официально провозгласил себя коммунистическим, СССР, к всеобщему изумлению, все‐таки взял его под свою защиту, стараясь, однако, избежать ухудшения советско-американских отношений. Тем не менее до середины 1970‐х годов не было подтверждений тому, что Советский Союз планировал расширить границы коммунистического мира революционным путем. И даже после этого он, судя по свидетельствам, просто пользовался благоприятной ситуацией, в создании которой не участвовал. Как, возможно, помнят читатели постарше, Хрущев надеялся, что в будущем капитализм отомрет из‐за своей неспособности конкурировать с экономически более развитым социализмом.

Действительно, когда в 1960 году Китай начал оспаривать лидерство СССР в международном коммунистическом движении (прежде на это осмеливались только марксисты-диссиденты), опекаемые Москвой коммунистические партии третьего мира по‐прежнему проводили сдержанную политику. Капитализм, раз уж он существует, не считался врагом; врагом являлись докапиталистические и патриархальные отношения, а также (американский) империализм, который их поддерживал. Предпочтение отдавалось не вооруженной борьбе, а созданию широкого народного или национального фронта, в котором “национальная” буржуазия или мелкобуржуазные элементы выступят союзниками левых сил. В целом стратегия Москвы в отношении стран третьего мира продолжала традиции Коминтерна 1930‐х годов, несмотря на все обвинения в предательстве идеалов Великой Октябрьской революции (см. главу 5). Такая стратегия, возмущавшая сторонников вооруженного восстания, в ряде случаев казалась удачной, как, например, в Бразилии и Индонезии в начале 1960‐х или в Чили в 1970‐е годы. Неслучайно также, что эта “удачная” политика терпела полный крах перед лицом военных переворотов и последующего террора, как это произошло в Бразилии после 1964 года, в Индонезии в 1965‐м и в Чили в 1973 году.

И все же сторонники социальных революций с верой и надеждой взирали на третий мир. В нем проживало подавляющее большинство человечества. Он казался всемирным вулканом, готовым к извержению, сейсмическим полем, чьи толчки предупреждают о грядущем землетрясении. Даже известный социолог Дэниел Белл (Bell, 1960), провозгласивший “конец идеологии” для стабильного, либерального, капиталистического Запада “золотой эпохи”, признавал, что в странах третьего мира мессианская и революционная традиция еще жива. На развивающиеся страны с надеждой смотрели не только старые революционеры закалки 1917 года или романтики, презирающие пошлое благополучие 1950‐х. Все партии левого фланга, включая интеллигентов-либералов и умеренных социал-демократов, нуждались в чем‐то большем, чем борьба за социальное законодательство или реальный рост заработной платы. Страны третьего мира сумели сохранить свои идеалы; а партиям, принадлежащим к великой традиции Просвещения, идеалы нужны не меньше, чем практическая экономическая политика. Без идеалов они неспособны выжить. Как иначе объяснить страстное стремление помогать третьему миру, исходящее от Скандинавских стран, этой цитадели развития без революций, Нидерландов или (протестантского) Всемирного совета церквей – современного эквивалента миссионерского движения девятнадцатого века? В конце двадцатого века именно стремление к идеалам заставляло европейских либералов помогать революционерам третьего мира.

К изумлению как противников, так и сторонников революции, после 1945 года главным видом революционной борьбы в третьем мире, т. е.

практически повсеместно, становится партизанская война. В составленную в середине 1970‐х годов “Хронологию крупнейших партизанских войн”, состоявшихся после завершения Второй мировой, были включены тридцать две партизанские войны. Только три из них разразились в Европе – гражданская война в Греции в конце 1940‐х годов, борьба Кипра против английского владычества в 1950‐е и конфликт в Северной Ирландии, начавшийся в 1969‐м (Laqueur, 1977, р. 442). Все остальные имели место за пределами Европы и Северной Америки. И список этих войн можно легко продолжить. Впрочем, не все революции начинались с повстанческих движений. Практиковались и государственные перевороты под руководством партий левого толка. Роль таких переворотов совершенно недооценивали в Европе вплоть до драматических событий 1974 года в Португалии, хотя в исламском мире подобные кризисы были в порядке вещей и вовсе не считались редкостью в странах Латинской Америки. Революцию в Боливии в 1952 году совершили шахтеры и перешедшие на их сторону военные, а радикальные реформы в Перу в конце 1960–1970‐х осуществил военный режим. Сохранили свой революционный потенциал и традиционные массовые акции протеста, как это показали Иранская революция 1979 года и события в Восточной Европе. И тем не менее в конце двадцатого века в центре внимания по праву оказалась именно партизанская война. Партизанская борьба пропагандировалась и идеологами левого фланга, критически настроенными по отношению к политике Советского Союза. Партизанское движение поддерживал Мао Цзэдун (после разрыва с Советским Союзом) и после 1959 года Фидель Кастро – или, скорее, его соратник, странствующий революционер Че Гевара (1928–1967). Со своей стороны, вьетнамские коммунисты, с наибольшим размахом и успехом использовавшие партизанскую войну и завоевавшие всеобщее уважение своей победой над французскими и мощными американскими силами, не приветствовали участия своих сторонников в идеологических междоусобицах левого фланга.