Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Впрочем, нити национальной политики сплелись в единую международную сеть благодаря еще одному обстоятельству: либерально-демократические государства (те, что вышли победителями в Первой мировой войне) неуклонно и очевидно слабели; они не могли или не хотели, в одиночку или в союзе друг с другом, противостоять наступлению своих врагов. Как мы уже видели, именно этот кризис либерализма укрепил и аргументы, и военную мощь фашизма и авторитарных правительств (см. главу 4). Мюнхенское соглашение 1938 года ясно продемонстрировало сочетание, с одной стороны, уверенной агрессивности, а с другой – страха и уступок. Вот почему для целых поколений само слово “Мюнхен” стало в речах западных политиков синонимом малодушного отступления. Позор Мюнхена, который почувствовали почти немедленно даже те, кто подписал это соглашение, заключался не просто в том, что Гитлеру подарили победу почти даром, но в физически ощутимом страхе войны, который предшествовал этому, и в еще более остром чувстве облегчения от того, что ее удалось избежать, какова бы ни была цена. Даладье, подписавший смертный приговор союзнику Франции, опасался, что по возвращении в Париж будет освистан, однако был встречен исступленными аплодисментами. “Bande de cons” [41] Придурки (фр.). , говорят, презрительно пробормотал французский премьер. Популярность СССР и нежелание критиковать то, что там происходило, являлись главным образом следствием его твердого противостояния нацистской Германии, столь отличного от нерешительности Запада. Тем сильнее был шок, вызванный подписанием пакта о ненападении между СССР и Германией в августе 1939 года.

Для мобилизации всех потенциальных противников фашизма, т. е. противников немецкого лагеря, потребовалось трижды призвать к союзу все политические силы, имевшие общие мотивы для борьбы с наступлением “держав Оси”, а также к объединению правительств, готовых осуществлять такую политику. На то, чтобы осуществить эту мобилизацию, ушло более восьми лет (точнее – десять лет, если датировать начало стремительного движения к мировой войне 1931 годом), поскольку ответ на все призывы был всегда нерешительным и неопределенным.

Некоторым образом призыв к объединению на антифашистской основе имел все основания получить самый немедленный отклик, поскольку фашизм официально относился к либералам различного толка, будь они социалистами или коммунистами, а также к различным демократическим и советским режимам, как к врагам, которых нужно истреблять. Как говорится в старой английской поговорке, следовало держаться вместе, чтобы не быть повешенными поодиночке. Коммунисты, которые до этого являлись самой деструктивной силой на левом фланге Просвещения, сосредотачивая свои удары не против явного врага, а против ближайшего потенциального соперника (что, увы, свойственно политическим радикалам), после прихода Гитлера к власти раньше всех социал-демократов (см. главу 2) в течение восемнадцати месяцев поменяли свой курс и превратились в самых последовательных и самых рьяных поборников антифашистского союза. Это устранило главное препятствие к объединению левых, хотя и не уничтожило полностью взаимных подозрений.

По существу, стратегия, предложенная (совместно со Сталиным) Коммунистическим интернационалом (избравшим своим новым генеральным секретарем Георгия Димитрова, болгарина, чье смелое выступление на судебном процессе о поджоге Рейхстага в 1933 году повсеместно воодушевило антифашистов) [42] Через месяц после прихода к власти Гитлера здание немецкого парламента в Берлине таинственным образом было сожжено. Нацистское правительство немедленно обвинило в этом коммунистическую партию и использовало этот случай для ее запрещения. Коммунисты, в свою очередь, обвинили нацистов в организации поджога с целью провокации. Психически неуравновешенный революционер-одиночка родом из Голландии Ван дер Люббе, а также лидер коммунистической фракции в рейхстаге и три болгарина, сотрудники Коммунистического интернационала, работавшие в Берлине, были арестованы и осуждены. Ван дер Люббе, несомненно, участвовал в поджоге, четыре арестованных коммуниста, без сомнения, не участвовали, так же как и Димитров. Современные историки не поддерживают предположения о провокации нацистов. , строилась по принципу концентрических кругов. Объединенные силы рабочих (Единый фронт) стали основой более широкого союза избирателей и политиков с демократами и либералами (Народный фронт). Кроме того, поскольку наступление Германии продолжалось, коммунисты намечали еще более широкую коалицию – Национальный фронт для объединения всех, кто вне зависимости от собственной идеологии и политических взглядов считал своим главным врагом фашизм (или “державы Оси”). Это расширение антифашистского союза вправо от политического центра (французские коммунисты протянули руку католикам, а британские коммунисты проявили готовность заключить в свои объятия известного своей ненавистью к красным Уинстона Черчилля) встречало противодействие крайних левых до тех пор, пока логика войны в конце концов не вынудила их к этому альянсу. Союз центристов с левыми имел политический смысл: во Франции (ставшей инициатором этого плана) и в Испании были созданы “народные фронты”, которым удалось отразить атаки местных правых и одержать убедительные победы на выборах в Испании в феврале 1936 года и во Франции в мае 1936‐го.

Эти победы выявили цену прошлой разобщенности – объединенные списки представителей левых и центра получили значительное парламентское большинство. Однако разительный сдвиг общественного мнения среди левых, особенно во Франции, в сторону коммунистической партии отнюдь не свидетельствовал о расширении политической поддержки антифашизма. Например, победа французского Народного фронта, сформировавшего французское правительство, которое впервые в истории страны возглавил социалист, интеллектуал Леон Блюм (1872–1950), была достигнута благодаря увеличению только на 1 % количества голосов, поданных за радикалов, социалистов и коммунистов на выборах 1932 года. Испанский Народный фронт одержал победу на выборах с чуть большим перевесом (при этом почти половина избирателей проголосовала против нового правительства, а правые даже отчасти укрепили свои позиции). И все же эти победы вселили надежду, даже эйфорию в местные рабочие и социалистические движения. Иначе обстояли дела в британской лейбористской партии, расшатанной депрессией и политическим кризисом 1931 года, количество мест которой в парламенте уменьшилось до пятидесяти. Она не вернула себе прежнего количества избирателей и через четыре года, получив лишь немногим более половины от числа мест докризисного 1929 года. Между 1931 и 1935 годами количество голосов, отданных за консерваторов, уменьшилось с 61 до 54 %. Так называемое “национальное” правительство Великобритании, возглавляемое с 1937 года Чемберленом, имя которого стало синонимом политики умиротворения Гитлера, опиралось на поддержку значительного большинства. Скорее всего, если бы в 1939 году не началась война и если бы выборы, как намечалось, были проведены в 1940 году, консерваторы вновь легко смогли бы их выиграть. За исключением большинства Скандинавских стран, где социал-демократы имели сильный перевес, фактически нигде в Западной Европе в 1930‐х годах не было заметно признаков сколько‐нибудь значительного сдвига избирателей влево. Напротив, наблюдался существенный сдвиг вправо в тех частях Восточной и Юго-Восточной Европы, где выборы все еще проводились. Здесь мы видим резкий контраст между Старым и Новым Светом. Нигде в Европе не было ничего похожего на тот резкий перенос центра тяжести от республиканцев к демократам, который произошел в США в 1932 году (количество голосов, поданных за демократов на президентских выборах в США, за четыре года выросло с 15–16 миллионов почти до 28 миллионов), однако следует сказать, что наибольшее число голосов на выборах Франклин Д. Рузвельт получил в 1932 году, к удивлению экспертов (но не избирателей) потерпев явную неудачу в 1936 году.