Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Необходимо объяснить, почему в конечном итоге антиколониальные и освободительные движения в подавляющем большинстве склонялись к левым и поэтому оказались, по крайней мере в конце войны, в рядах мирового антифашистского лагеря. Фундаментальная причина этого явления состоит в том, что именно в среде западных левых зародилась антиимпериалистическая теория и политика и что поддержку освободительным движениям от колониального ига оказывали в подавляющем числе международные левые движения, главным образом (начиная с большевистского Съезда народов Востока в Баку в 1920 году) Коминтерн и СССР. Кроме того, активисты и будущие лидеры освободительных движений, в основном принадлежавшие к элите своих стран и получившие образование на Западе, у себя дома чувствовали себя более свободно в нерасистском и антиколониальном окружении местных либералов, демократов, социалистов и коммунистов, чем в любом другом. Во всяком случае, все они были людьми передовых взглядов, которым ностальгические средневековые мифы, нацистская идеология и расистская направленность этих теорий напоминали как раз о тех коммуналистских [54] Коммунализм – религиозно-общинная рознь. – Прим. перев. и трайбалистских [55] Трайбализм – межплеменная вражда, а также фанатическая приверженность к своей группировке, фракции и т. п. – Прим. перев. тенденциях, что свидетельствовали об отсталости их стран и использовались империалистами в своих интересах.

Одним словом, союз с “державами Оси” по принципу “враги моих врагов – мои друзья” мог быть только тактическим. Даже в Юго-Восточной Азии, где японское правление было менее репрессивным, чем правление старых колониальных держав, и осуществлялось небелыми против белых, он не мог быть долговечным, поскольку Япония, не говоря уже о ее глубоко укоренившемся расизме, не была заинтересована в освобождении колоний как таковых. Этот союз действительно оказался недолгим, поскольку Япония вскоре была побеждена. Ни фашизм, ни национализм “держав Оси” не пользовались здесь особой популярностью. С другой стороны, такой человек, как Джавахарлал Неру, который (в отличие от коммунистов) без колебаний принял участие в акции под лозунгом “Прочь из Индии!” в 1942 году, кризисном для Британской империи, никогда не переставал верить, что свободная Индия построит социалистическое общество и что СССР будет союзником в ее усилиях, а возможно, даже прототипом этого общества.

То, что лидеры и сторонники идей колониального освобождения зачастую составляли меньшинство того населения, которое они собирались освободить, делало сближение с антифашизмом легче, поскольку в массе население колоний разделяло чувства и идеи, к которым вполне мог бы прибегнуть фашизм (если бы не его приверженность расовому превосходству): традиционализм, религиозную и этническую нетерпимость, подозрительное отношение к современному миру. Фактически все эти чувства и идеи еще не были реализованы полностью, а если в какой‐то мере и были, то не стали господствующими. В мусульманском мире между 1918 и 1945 годами очень быстро шла массовая исламская мобилизация. Так, основанное Хасаном аль-Банной в 1928 году фундаменталистское движение “Братья-мусульмане”, устойчиво враждебное к либерализму и коммунизму, стало главным выразителем недовольства египетских масс в 1940‐х годах. Его политическая близость к идеологии “держав Оси” была не только тактической, особенно если принять во внимание его враждебность сионизму. Однако движения и политики, пришедшие к власти в исламских государствах, иногда на плечах фундаменталистски настроенных масс, являлись светскими и современно мыслящими. Египетские полковники, впоследствии совершившие революцию 1952 года, были просвещенными интеллектуалами, действовавшими в контакте с малочисленными группами египетских коммунистов, руководимых, кстати, в основном евреями (Perrault, 1987). На Индийском субконтиненте Пакистан (порождение 1930–1940‐х годов) правильно называли “замыслом секуляризованных элит, принужденных, в силу территориальной разобщенности мусульманского населения и противодействия индуистского большинства, назвать свое политическое общество исламским, а не просто национально-сепаратистским” (Lapidus, 1988, р. 738). В Сирии руководство осуществляла Партия арабского социалистического возрождения (БААС), основанная в 1940‐х годах двумя получившими образование в Париже школьными учителями, которые, несмотря на присущий арабам мистицизм, по своей идеологии являлись антиимпериалистами и социалистами. Сирийская конституция не содержит ни единого упоминания об исламе. Политика Ирака (до войны в Персидском заливе 1991 года) определялась всевозможными комбинациями офицеров-националистов, коммунистов и баасистов, преданных арабскому единству и социализму (по крайней мере теоретически), но явно не заповедям Корана. Как в силу местных особенностей, так и благодаря тому, что алжирское революционное движение имело широкую поддержку масс (и, не в последнюю очередь, большого количества рабочих-эмигрантов во Франции), ислам оказал сильное влияние на Алжирскую революцию. Однако революционеры тогда (в 1956 году) пришли к выводу, что “их дело – это борьба, цель которой – победа над колониализмом, а не религиозная война” (Lapidus, 1988, р. 693), и предложили создать светскую демократическую республику, ставшую по конституции однопартийным социалистическим государством. Несомненно, антифашистский этап – единственный период, когда действующие коммунистические партии получили значительную поддержку и обрели влияние в некоторых частях исламского мира, особенно в Сирии, Ираке и Иране. Только гораздо позже голоса прогрессивных светских лидеров были заглушены массовой политикой возрождения фундаментализма (см. главы 12 и 13).

Несмотря на столкновения интересов, обострившиеся после войны, взгляды антифашистов развитых западных стран и антиимпериалистов в их колониях совпадали в том, что и те и другие видели свое послевоенное будущее в свете социальных преобразований. СССР и местные коммунисты помогали преодолеть возникавшие противоречия. Однако, в отличие от европейского театра военных действий, неевропейские поля сражений не принесли коммунистам важных политических побед, за исключением тех мест, где, как и в Европе, задачи антифашистского и национального/социального освобождения совпали: в Китае и Корее, где колониалистами являлись японцы, и в Индокитае (Вьетнам, Камбоджа, Лаос), где главными врагами свободы оставались французы, местная администрация которых перешла на службу к японцам после того, как те оккупировали территорию Юго-Восточной Азии. В этих странах коммунизму было суждено победить в послевоенную эпоху под руководством Мао, Ким Ир Сена и Хо Ши Мина. Лидеры других государств, стремившихся к деколонизации, пришли из движений в основном левых, но менее отягощенных необходимостью в 1941–1945 годах поставить разгром “держав Оси” превыше всего. Однако даже они после разгрома фашизма смотрели на ситуацию в мире с изрядным оптимизмом. Две сверхдержавы не были сторонниками колониализма, по крайней мере на бумаге. Противники колониализма пришли к власти в сердце самой огромной империи – Британской. Силы и легитимность довоенного колониализма были существенно подорваны. Шансы на освобождение казались велики, как никогда раньше. Так на самом деле и произошло, правда не без жестоких арьергардных боев со стороны старых империй.