Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Таким образом, поражение “держав Оси”, точнее Германии и Японии, не вызвало скорби в мире, за исключением самих этих стран, население которых до последнего дня сражалось с упрямой преданностью и невероятной эффективностью. В конце войны фашизму не удалось поднять на борьбу никого, кроме небольшой горстки правых радикалов (большая часть которых пребывала на политической обочине в своих собственных странах), нескольких националистических групп, надеявшихся осуществить свои цели при помощи союза с Германией, и наемников, завербованных в нацистскую армию на оккупированных территориях. Японцам удалось привлечь симпатию на свою сторону лишь на короткое время, сыграв на принадлежности к желтой, а не белой расе. Притягательность европейского фашизма объяснялась тем, что он обеспечивал защиту от рабочих движений, социализма, коммунизма и безбожной Москвы, являвшейся их вдохновительницей. Благодаря этому он получил значительную поддержку среди консервативно настроенных обеспеченных слоев, хотя большой бизнес всегда руководствовался скорее прагматическими, чем принципиальными соображениями. Однако эта притягательность разбилась о неудачи и поражения. В любом случае суммарным итогом господства двенадцати лет национал-социализма явилось то обстоятельство, что огромные пространства в Европе оказались под властью большевиков.

Итак, фашизм распался и растворился, как ком земли, брошенный в реку, фактически навсегда исчезнув с политической сцены, за исключением Италии, где умеренное неофашистское движение (Movimento Sociale Italiano), почитающее Муссолини, неизменно присутствует в политике. Это произошло не только благодаря исключению из политики фигур, ранее занимавших высокое положение в фашистских режимах (но не из государственных учреждений и общественной жизни). Это произошло даже не благодаря эмоциональному потрясению, которое пережили добропорядочные немцы (и, хотя и иначе, законопослушные японцы), чей мир рухнул в физическом и моральном хаосе 1945 года и для кого верность прежним взглядам была контрпродуктивной. Эти взгляды мешали приспособиться к новой, поначалу с трудом приемлемой жизни под властью оккупационных правительств, навязывавших свои институты власти и нормы поведения: они прокладывали рельсы, по которым с тех пор должны были катиться их поезда. Национал-социализм ничего не мог предложить послевоенной Германии, кроме воспоминаний. Типично, что в наиболее приверженной национал-социализму части гитлеровской Германии, особенно в Австрии (которая лишь благодаря повороту международной дипломатии была причислена к невиновным), послевоенная политика вскоре стала такой же, какой она была до начала уничтожения демократии в 1933 году, разве что в ней начал просматриваться легкий левый уклон (Flora, 1983, р. 99). Фашизм исчез вместе с мировым кризисом, который его породил. Да он никогда и не был, даже теоретически, мировой программой или политическим проектом.

С другой стороны, антифашистский союз, каким бы искусственным и недолговечным он ни был, смог объединить исключительный диапазон сил. Более того, это был созидательный, а не разрушительный и в некоторых отношениях долгосрочный союз. Его идеологическую основу составляли общие ценности и устремления эпохи Просвещения и революций: прогресс на основе науки и здравого смысла, образование, всенародно избранное правительство, отсутствие всякого неравенства по рождению или происхождению, создание общества, обращенного в будущее, а не в прошлое. Некоторые из этих сходных черт существовали только на бумаге, хотя небезынтересен тот факт, что политические образования, столь далекие от западных и фактически любых демократий, как Эфиопия при Менгисту, Сомали до свержения Сиада Барре, Северная Корея во времена Ким Ир Сена, Алжир и коммунистическая Восточная Германия, стали официально называть себя демократическими или народно-демократическими республиками. Подобные ярлыки фашистские, авторитарные и даже традиционно консервативные режимы в период между Первой и Второй мировыми войнами отвергли бы с презрением.

В других отношениях общность устремлений была не столь далека от реальности. Западный конституционный капитализм, коммунистические системы и третий мир были одинаково преданы идее равенства рас и полов, т. е. они все потерпели неудачу в своих устремлениях, но не в том, чтобы отличать одно от другого [56] Характерно, что все забыли о ключевой роли, которую в войне, сопротивлении и освобождении сыграли женщины. . Все они являлись светскими государствами. Существенно также то, что после 1945 года фактически все эти государства сознательно отвергали главенствующую роль рынка и верили в активную роль государства в руководстве экономикой и ее планировании. Хотя сейчас, в эру неолиберальной экономической теологии, об этом непросто вспоминать, между началом 1940‐х и 1970‐ми годами самые престижные и прежде влиятельные сторонники полной рыночной свободы, как, например, Фридрих фон Хайек, считали себя и себе подобных пророками в пустыне, тщетно предупреждавшими беззаботный западный капитализм о том, что он стремительно движется “по дороге к рабству” (Науек, 1944). На самом же деле капитализм вступал в эпоху экономических чудес (см. главу 9). Капиталистические правительства были убеждены, что только экономический интервенционизм может воспрепятствовать повторению экономических катастроф периода между Первой и Второй мировыми войнами и помочь избежать радикализации населения до такой степени, что оно выберет коммунизм, как некогда выбрало Гитлера. Страны третьего мира верили, что только действия государства смогут вывести их экономику из отсталости и зависимости. Деколонизированный мир, следуя примеру Советского Союза, видел путь в будущее в социализме. Советский Союз и его только что расширившееся “семейство” не верили ни во что, кроме централизованного планирования. И все эти три мировые зоны вступили в послевоенный мир с убеждением, что победа над “державами Оси”, достигнутая путем политического объединения и революционной политики в той же мере, что оружием и кровью, открыла новую эру социальных преобразований.

До некоторой степени они оказались правы. Никогда так резко не менялся земной шар и жизнь людей на нем, как в эпоху, начало которой ознаменовало облако в форме гриба над Хиросимой и Нагасаки. Но история, как водится, обращала мало внимания на устремления людей, даже тех, от которых зависели судьбы государств. В действительности социальные преобразования не только не планировались, но и не предполагались. Во всяком случае, первым непредвиденным событием стал почти немедленный распад великой антифашистской коалиции. Как только не стало фашизма, против которого приходилось объединяться, капитализм и коммунизм опять были готовы считать друг друга смертельными врагами.