Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Однако даже в той части земного шара, которая вскоре стала называться третьим миром, через несколько лет начали возникать условия для международной стабильности, когда стало ясно, что большинство новых постколониальных государств, как бы враждебно они ни были настроены по отношению к США и их лагерю, являлись некоммунистическими, даже в большинстве своем антикоммунистическими в своей внутренней политике, а в международной политике принадлежали к “неприсоединившимся” (т. е. не входящим в советский военный блок). Одним словом, коммунистический лагерь не проявлял никаких тенденций к серьезной экспансии со времени китайской революции до 1970‐х годов, когда коммунистический Китай к нему уже не принадлежал (см. главу 16).

По существу, вскоре после войны обстановка в мире стала достаточно стабильной и оставалась такой вплоть до середины 1970‐х годов, когда международная система и ее составляющие вступили в очередную полосу затяжного политического и экономического кризиса. До тех пор обе сверхдержавы признавали сложившееся неравное разделение мира и прилагали все усилия для разрешения разногласий по поводу сфер влияния, не вступая в открытые столкновения, которые могли привести к войне между ними. Вопреки идеологии и лозунгам “холодной войны” они допускали возможность долгосрочного мирного сосуществования. Когда возникали кризисные моменты, стороны были уверены в сдержанности друг друга, даже когда официально находились на грани войны или, более того, уже вели ее. Так, во время Корейской войны 1950–1953 годов, в которой официально участвовали США, но не СССР, Вашингтон достоверно знал, что по меньшей мере 150 китайских самолетов на самом деле были советскими и управляли ими советские пилоты (Walker, 1993, р. 75–77). Эту информацию американцы держали в секрете, поскольку резонно предполагали, что последнее, чего хотела Москва, – это война. Во время Кубинского ракетного кризиса 1962 года, как теперь известно (Ball, 1992; Ball, 1993), главной заботой обеих сторон было предотвратить действия, которые могли быть расценены как шаги к развязыванию войны.

До 1970‐х годов подобное негласное приравнивание “холодной войны” к “холодному миру” соблюдалось. Еще в 1953 году, когда советским танкам спокойно разрешили подавить антикоммунистическое восстание рабочих в Восточной Германии, СССР понял, что призывы США к борьбе с коммунизмом были не более чем спектаклем. С тех пор (что подтвердила Венгерская революция 1956 года) Запад держался в стороне от зоны советского влияния. В “холодной войне” основные решения принимались не на уровне правительств, а тайно, на уровне их всевозможных официальных и неофициальных секретных служб, побочным результатом деятельности которых стало усиление международной напряженности, а также расцвет литературы о шпионаже и тайных убийствах. В этом жанре Великобритания с ее Джеймсом Бондом Яна Флеминга и кисло-сладкими героями Джона Ле Карре (оба писателя в свое время служили в британской секретной службе) удерживала прочное первенство, компенсируя таким образом утрату реальной власти в мире. Однако, за исключением деятельности в слабейших странах третьего мира, операции КГБ, ЦРУ и их подобий играли небольшую роль в реальной политике, хотя зачастую были яркими и захватывающими.

Возникала ли в течение этого долгого периода напряженности реальная угроза мировой войны – если не считать случайных ошибок, неминуемо грозящих всякому, кто долго скользит по тонкому льду? Трудно сказать. Вероятно, наиболее взрывоопасным был период между официальным провозглашением “доктрины Трумэна” в марте 1947 года (“Я считаю, – заявлял Трумэн, – что политикой Соединенных Штатов должна стать поддержка свободных народов, сопротивляющихся попыткам порабощения, предпринимаемым вооруженным меньшинством или внешними силами”) и апрелем 1951 года, когда Трумэн снял с должности генерала Дугласа Макартура, командующего американскими войсками в Корейской войне (1950–1953), слишком далеко зашедшего в своих военных амбициях. Это был период, когда страх Америки перед социальной дезинтеграцией и революцией на неподконтрольной коммунистам территории Евразии не был совсем уж беспочвенным (в 1949 году в Китае власть захватили коммунисты). С другой стороны, теперь СССР противостояли США, обладавшие монополией на ядерное оружие и все чаще использовавшие угрожающую милитаристскую и антикоммунистическую риторику. В это же время в монолитном советском блоке появилась первая трещина, когда из него вышла Югославия во главе с Тито (1948). Кроме того, с 1949 года в Китае к руководству пришел режим, не только с радостью ввязавшийся в масштабный корейский конфликт, но (в отличие от прочих национальных правительств) реально желавший сражаться и выжить в атомном холокосте [71] Рассказывают, что Мао заявил лидеру итальянских коммунистов Тольятти: “Почему вы считаете, что Италия должна выжить? Останутся триста миллионов китайцев, и этого будет достаточно для продолжения существования человеческой расы”. В 1957 году “энергичная готовность Мао принять неотвратимость ядерной войны и ее возможную полезность как способ окончательного поражения капитализма ошеломляла его товарищей из других стран” (Walker, 1993, р. 126). . В подобной ситуации в этом регионе могло произойти все что угодно.

Как только СССР получил ядерное оружие (атомную бомбу в 1949 году, через четыре года после Хиросимы, а водородную – в 1953-м, через девять месяцев после того, как она появилась в США), обе сверхдержавы сразу же отказались от войны как политического инструмента противостояния друг другу, поскольку она стала путем к самоубийству. Имели ли они серьезные планы применения ядерного оружия против третьей стороны (США – во время войны в Корее в 1951 году и для спасения французов во Вьетнаме в 1954 году, а СССР – против Китая в 1969 году), не совсем ясно; во всяком случае, это оружие так и не было применено. Но иногда обе сверхдержавы использовали ядерную угрозу, почти наверняка не собираясь ее осуществить: США – для того чтобы ускорить мирное урегулирование в Корее и Вьетнаме (1953, 1954), СССР – для того чтобы вынудить Великобританию и Францию уйти из Суэца в 1956 году. К несчастью, сама уверенность в том, что ни одна из сверхдержав в действительности не захочет нажать на ядерную кнопку, искушала каждую из сторон разыгрывать ядерную карту в переговорных процессах и (как в случае США) для достижения внутриполитических целей. Эта уверенность оправдалась, однако ценой колоссального напряжения нервов нескольких поколений. Кубинский ракетный кризис 1962 года, совершенно бессмысленное испытание такого рода, несколько дней держал весь мир на грани никому не нужной войны и до такой степени перепугал лиц, принимавших решения на самом высшем уровне, что некоторое время они даже вели себя разумно [72] Советский лидер Н. С. Хрущев решил разместить советские ракеты на Кубе для установления баланса с американскими ракетами, уже размещенными в Турции (Burlatsky, 1992). США вынудили его вывести их под угрозой войны, но сами также убрали свои ракеты из Турции. Советские ракеты, как в то время информировали президента Кеннеди, не влияли на стратегический баланс сил, хотя имели большое значение для репутации президента (Ball, 1992, р. 18; Walker, 1988). Выведенные американские ракеты были названы “устаревшими”. .