Виталий Раул - Убит в Петербурге. Подлинная история гибели Александра II

«Политическое убийство – это осуществление революции в настоящем. “Неведомая никому” подпольная сила вызывает на свой суд высокопоставленных преступников, постановляет им смертные приговоры – и сильные мира чувствуют, что почва теряется под ними, как они с высоты своего могущества валятся в какую-то мрачную неведомую пропасть…»

Столь универсальная формула устранения любого лица под флагом «революции» была изобретена близким приятелем Александра Михайлова и автором статьи Н.А. Морозовым, будущим советским почетным академиком, выдающимся графоманом и демагогом. Морозов тогда был близок с Михайловым и в качестве молодого, задиристого теоретика обеспечивал идеологическую подготовку будущих акций «неведомой никому подпольной силы». С этой статьи, собственно, и началась пропагандистская подготовка устранения императора.

В конце 1878 г. в Петербург вернулся некто Александр Соловьев, 33 лет, в прошлом учитель, оставивший свою профессию и ушедший в народ. Ради просвещения народа Соловьеву пришлось оставить семью – жену и сына. Так как Соловьев был вхож в кружки «Земли и воли», то встреча с Михайловым была естественной и неизбежной. Вначале Михайлов не знал, что ему делать с товарищем по хождению «в народ», совершенно опустившимся и обнищавшим. Когда Соловьев попросил достать ему яда и сообщил, что хочет убить царя, картина немного прояснилась. Соловьев обитал у родителей на Каменном острове по своим документам, то есть был вполне легальным жителем Петербурга. Это важное обстоятельство и осознанное желание убить царя делали его интересным и достойным внимания. Михайлов стал подкармливать его в трактирах и за тихой беседой понял, что перед ним персонаж новой оригинальной пьесы. Внешний вид героя-убийцы напоминал бомжа, и Михайлову пришлось потратиться на приличную одежду. Между тем в марте в Петербург явилась еще одна пара искателей приключений. Это были два представителя южных губерний Григорий Гольденберг и Людвиг Кобылянский. Они еще не остыли от убийства харьковского губернатора князя Крапоткина и снова рвались в бой. Григорий Гольденберг, 24 лет, сын купца из Бердичева, 9 февраля 1879 года застрелил в карете харьковского губернатора Крапоткина. В марте, по приезде в Петербург, он вошел в контакт с деятелями «Земли и воли» Ароном Зунделевичем и Александром Михайловым и выдвинул предложение об организации покушения на Александра II [14]. Михайлов, посовещавшись с Гольденбергом и Зунделевичем, сказал им, что на роль исполнителя уже имеется претендент и надо решить, кому доверить серьезное дело. На последующих совещаниях присутствовали уже все три претендента на роль цареубийцы: Гольденберг, Кобылянский и Соловьев. В обсуждении принял участие еще один приближенный к Михайлову деятель – Александр Квятковский. Совещались, естественно, в трактирах, и не самых плохих: «раз в “Северном” на Офицерской улице, другой раз где-то на Садовой». Уединялись в отдельных кабинетах и толковали по нескольку часов. Вначале определились с исполнителем: отпали кандидатуры Григория Гольденберга и Людвига Кобылянского. Гольденберга забраковал Зунделевич, заявив, что участие еврея в таком деле вызовет репрессии против всех евреев без разбора. По таким же соображениям отпал и Кобылянский, по происхождению поляк. В свою очередь, Соловьев подтвердил свою решимость убить императора и даже отказался от помощника в лице того же Гольденберга. После всех обсуждений в узком кругу Михайлов посчитал необходимым вынести вопрос на общее собрание «Земли и воли».

Обсуждение проходило в четверг 29 марта 1879 года. Ходоки в народ и честные пропагандисты, как громом, были поражены сообщением Михайлова, что в Петербург приехал один из их собратьев с целью убить царя и его намерение следует рассмотреть как «главную акцию» из всех запланированных. Никакого сочувствия эта идея не вызвала, наоборот, многие высказывались резко против подобных действий. Самый проницательный отзыв на поступившее предложение исходил от Г.В. Плеханова:

«Единственная перемена, которую можно с достоверностью предвидеть после удачи вашей самой главной акции, – это появление трех палочек вместо двух при имени “Александр”».

Замечание Плеханова в данном случае попало в точку. То, что будущий лидер российской социал-демократии называл «появлением трех палочек вместо двух», реально и было единственной целью «главной акции» Михайлова. В конце концов, решили оказать помощь Соловьеву, не принимая участия в деле непосредственно. Для Михайлова такой результат обсуждения был приемлемым, так как развязывал ему руки. Информируя своего конфидента Черевина о возможности использовать внезапно появившегося фанатика, он получил полное согласие на акцию. В создавшейся ситуации Михайлову пришлось действовать вопреки мнению большинства членов «Земли и воли», на свой страх и риск, привлекая только немногих энтузиастов.

Последние дни перед покушением Соловьев провел, общаясь с Гольденбергом и Михайловым. С Гольденбергом они ездили упражняться в стрельбе на Семеновское стрельбище, и оказалось, что Соловьев неплохо стреляет; вместе покупали патроны к револьверу. От Морозова Соловьев получил револьвер системы «Веблей» № 500, предназначенный для медвежьей охоты; на квартире Михайлова он провел последнюю перед покушением ночь. Михайлов одел Соловьева как ответственного чиновника гражданского ведомства, с соблюдением всех характерных деталей. Без описания одежды, бывшей на Соловьеве в момент покушения, невозможно понять, как была спланирована вся акция. Полицейские протоколы дают полное представление о проделанной Михайловым работе, изрядно потрудившимся над гардеробом Соловьева, покупая в магазинах готовую одежду и нанимая портных на ее подгонку [15]. В результате вчерашний оборванец превратился в солидного «чиновника особых поручений». На нем было «двубортное пальто без талии с одним внутренним и четырьмя наружными карманами». Два нижних кармана пальто были из черного коленкора. Особо устроен был нижний правый карман: «с правой же стороны карман также из черного коленкора, распорот по ширине и затем продолжен, пришитою в виде мешка, замшею. Замша, составляющая продолжение этого кармана, светло-желтого цвета, новая немытая и мало загрязненная. По устройству этого кармана в него совершенно входит, вполне свободно может быть вынут приложенный к делу револьвер». Далее шла форменная фуражка, «установленная для чинов гражданского ведомства, с темно-зеленым бархатным околышем, серебряной кокардою и кожаным козырьком». Остальные вещи были из той же чиновничьей коллекции, но тоже с «изюминкой»: «сюртук малоношеный, касторовый, темно-коричневого цвета, двубортный, на черной ластиковой подкладке; брюки тиковые, темно-серые, малоношеные. Левый карман их белый коленкоровый, в отверстие для правого кармана вшит удлиненный четырехугольный мешок, из зеленой простой клеенки, вместо оборванного коленкорового кармана. Клеенчатый карман сшит и прикреплен черными нитками, по размерам его в нем совершенно свободно и вполне помещается револьвер, приложенный к делу». Прочая одежда без секретов: «жилет одинаковой материи с брюками, мало поношенный; рубаха белая, бумажная, стиранная с полотняной грудью, воротником и нарукавниками; штиблеты кожаные, поношенные; галстух черный, перчатки лайковые, черные и ремень с пряжкой желтый». Одним словом, Соловьев был одет не для прогулки по Дворцовой площади, а для посещения серьезного учреждения. Два кармана, вшитых в брюки и пальто, служили для того, чтобы иметь возможность переложить револьвер из кармана брюк в карман пальто или наоборот, по мере надобности.