Виталий Раул - Убит в Петербурге. Подлинная история гибели Александра II

В этом смысле для удовлетворения амбиций Желябова делалось немало: в Петербурге он жил вместе с Перовской в большой квартире в центре города. Любил после трудового дня посидеть в трактире. Для вечерних посиделок предпочитал «Венецию». Обедал тоже не дома, а в трактире. Имеется любопытная зарисовка официанта Осипа Панкратьева, которому довелось обслуживать Желябова и его компанию:

«Был на углу Малоцарскосельской и Броницкой улиц, что в Семеновском полку, трактир Аракчеева. Тогда я обслуживал кабинет с тремя столиками. Мой кабинет стали занимать приказчики Гостинного Двора, и с ними была молоденькая барышня, небольшого роста, худенькая. Мы так и думали, что она хозяйская дочь. Бывало, приедут на паре лошадей, покрытых сеткой. Занимали они все три стола. За двумя столами садились обедать, а на третий складывали свои вещи. Требовали обед по карточке. Не забывали и кучера – здоровеннейшего мужчину, – ему я выносил стакан пунша. Уходя, обязательно оставляли мне под чайным блюдцем 30 или 40 копеек. По-видимому, им у нас понравилось, что они стали ездить к нам обедать каждый день. Называли они себя по имени. Распоряжалась больше всех барышня, называя меня по имени Ося, и обращалась со мной не как со слугой, а как с братом… Об этих посетителях знал и хозяин, но никто не знал, кто они такие в действительности. Когда разнесся слух, что царя убили, а наши посетители прекратили приходить к нам обедать… – мы стали подумывать, что это дело их рук. Когда мы узнали, что убийц царя будут казнить на Семеновском плацу, то в день казни я пошел на плац и взял с собой лесенку. На эшафоте я признал кучера Желябова, барышню Перовскую и других своих посетителей – друзей и в последний раз с ними попрощался» [15].

Бесхитростный рассказ Оси Панкратьева реально показывает условия жизни группы Желябова, которые смог обеспечить Хозяин. Примерно так же, то есть достаточно комфортно, чувствовали себя и остальные работники фирмы: динамитчики, печатники и группа поддержки. В плане образа жизни все придерживались общего правила – ничем не выделяться в одежде, быту, поведении на улице и т. д. Ядро организации составляли 20–25 человек нелегалов, проживавших в Петербурге на съемных квартирах и получавших ежемесячное содержание из кассы от 30 до 50 рублей в месяц, не считая квартирной платы.

В этом смысле январские аресты были связаны еще и с необходимостью сокращения расходов перед последним действием пьесы. Фирма в январе была во всеоружии и действовала достаточно слаженно. Что касается оружия, выбранного Хозяином для заключительного этапа, то оно представляло собой продвинутый вариант так называемых «орсиньевских бомб», известных в Европе.

Впервые ручные бомбы применили во Франции в январе 1858 года. Бомбы были заряжены ртутным фульминатом, или, как его еще называли, гремучей ртутью. Джузепе Орсини бросил их в карету императора Наполеона III в Париже. Погибли лошади и 8 человек, оказавшихся поблизости, но император уцелел. Опыт Орсини показал, что гремучая ртуть не может служить основным компонентом взрывчатого устройства из-за слишком низкого порога взрываемости.

В лаборатории Кибальчича в качестве взрывчатого вещества для будущей бомбы рассматривали только динамит. Проблема состояла во взрывателе, который бы позволял безопасно переносить бомбу и эффективно срабатывал на взрыв в нужный момент. Поиск варианта конструкции взрывателя занял некоторое время, но в результате удалось создать оригинальный механизм, срабатывавший при механическом ударе корпуса бомбы о любую твердую поверхность. Мощность бомбы была заранее согласована с Хозяином, но исполнители не должны были знать ее реальную взрывную силу. Для этого Кибальчич во время показательных испытаний бомбы вместе с Желябовым и его метальщиками демонстрировал им только действие самого взрывателя. Взрыватель срабатывал даже при соприкосновении с рыхлым снегом, издавая легкий хлопок.

Перед завершающим актом основательно отрепетированной пьесы возникло новое осложнение, и снова связанное с Желябовым. В эпосе Веры Фигнер этому эпизоду, но в сокращенном виде, нашлось место в главе «Февральские дни»:

«15 февраля, в воскресенье, император, ездивший по воскресеньям в Михайловский манеж и всегда по разным улицам, проехал по Малой Садовой. Подкоп к этому времени был уже кончен, но мина не заложена. Когда мы узнали об этом, то возмутились медленностью техников. Следующего проезда приходилось ждать, быть может, целый месяц.

Негодуя, Комитет на заседании постановил, чтобы к 1 марта все приготовления были кончены, мина и разрывные снаряды готовы. Наш план состоял из трех частей, преследовавших одну цель, чтобы это, по счету седьмое покушение наше было окончательным. Главной частью был взрыв из магазина сыров» [16].

Заминка последних приготовлений объяснялась вовсе не «медленностью техников», как повествовала Вера Николаевна, а очередным обострением застарелой болезни Желябова – вождизма.

Первые признаки пробуждения болезни обнаружились сразу после ареста Михайлова. Желябов вызвал в Петербург своего старого приятеля по Новороссийскому университету М.Н. Тригони. Самомнение и гордость распирали Желябова: ему не терпелось показать Тригони свои достижения в столице: сырную лавку на Малой Садовой, типографию, конспиративные квартиры и, главное, свою свободу принимать решения, которой у него не было до ареста Хозяина. Для удобства передвижения по городу Желябов завел себе персонального извозчика, Тетерку, официально оформившего номерную бляху в городской управе. Душа не лежала потерять такое благосостояние в один миг. Желябов, как мог, тормозил последнюю акцию. Университетский приятель Тригони сразу по приезде в Петербург почувствовал за собой слежку, но значения не придал, так как жил по своему паспорту и возможной проверки не боялся. Все телодвижения Желябова были доложены Михайлову в крепость, и после того, как Желябов обзавелся извозчиком, решение было принято. Для начала взяли Тетерку, который только успел прикипеть к своей лошадке. Лишившись извозчика, Желябов сигнала не понял и продолжал гнуть свою линию, о которой поведала нам Вера Фигнер. Тогда Михайлов обратился к своему агентурному конфиденту Черевину и попросил изъять Желябова из «революционного» оборота. Двух университетских друзей взяли вместе в номерах г-жи Миссюры, на Невском проспекте, где остановился Тригони [17]. В номере Михаила Николаевича нашли мешок нелегальной литературы. Арест Желябова 27 февраля 1881 года был продиктован исключительно его невнятным поведением и опасностью срыва запланированной акции, как это случилось когда-то под Александровском. Важную задачу по формированию группы метальщиков Желябов успел выполнить. Она составилась из двух нищих студентов Гриневицкого и Рысакова, чернорабочего Михайлова и приемного сироты Емельянова, рекомендованного Анной Корба.