Ольга Роман - Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

«Ты веришь Спасителю? – Ты веришь словам Его? – Он сказал: «вам и власи главнии вси изочтени суть» (Мф. 10:30) ; так бдителен, заботлив до мелочной подробности Промысл о нас всеблагого Бога нашего! Бог, столько о нас заботящийся, имеющий на счету все волосы наши, – смотрит: первомученика Стефана побивают камнями, – и не препятствует убийству. – Зрит: апостолы умирают ежедневно, страдают непрестанно, оканчивают земное течение свое насильственною смертию. – Взирает: и тысячи, и тысячи тысяч мучеников претерпевают отсечение, строгание, ломание членов, продолжительное заключение в смрадных и душных темницах, убийственные работы в рудокопнях, сожигание на кострах, замерзание в озере, потопление в водах. – Он смотрит: иноки совершают невидимое мученичество в борьбе с плотию и кровию, с духами нечистыми, с людьми – любителями мира, с бесчисленными лишениями телесными и душевными. На все это Он, человеколюбец и всемогущий, взирает. От всех скорбей Он мог бы избавить избранных Своих, но не делает этого; возвещает рабам Своим: «в терпении вашем стяжите души ваши (Лк. 21:19)… Претерпевый до конца, той спасется (Мф. 24:13). Кто ж поколеблется, о том не благоволит душа Моя» (Ср.: Евр. 10:38).

«Сын Божий сказал о Себе: «Сын Человеческий предается в руце человеков» (Ср.: Мф. 26:45) . Если Он, всесвятый, предается в эти руки, – что странного, когда грешник предается в руки подобных ему грешников. Научимся говорить подобно распятому близ Христа грешнику: «приемлю достойное по делом моим; помяни мя, Господи, во Царствии Твоем» (Ср.: Лк. 23:41–42) [205].

Время близилось уже к полудню, когда дакота со своим плененным капитаном добрались до поселка. На лугу перед ближними вигвамами паслись кони. Они подняли от травы головы и смотрели на подходивших людей. Один из табуна подошел к Сколкзу.

– Алмаз, Алмаз! – не удержался и позвал Натаниэль.

Конь встал и глянул на него. Может быть, узнал. Может быть, просто вспомнил, что когда-то у него был белый хозяин. Но потянулся и положил голову ему на плечо. Натаниэль гладил его по шее, по белому лбу. Стоял радостный и счастливый. Текамсех глядел на них обоих и ему виделось, словно это тот светлоголовый мальчишка тогда в Висконсине трепал сейчас по голове и гриве своего скакуна. Когда-то был мир. Была дружба. Когда-то. Всё было когда-то.

А потом Натаниэль посмотрел на зеленую траву, на синее небо. На друзей. На Сколкза. И снова стал серьезным. Яркие лучи солнца заливали поляну. Зеленая трава, наверное, это была самая зеленая трава, какую он только когда-то видел. Но он ведь знает. Он все знает. Откуда-то оттуда, из детства. Откуда-то оттуда, от тех дней в святую Четыредесятницу: «Ей, Господи, Царю, даруй мне зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь». [206]

Голос Сколкза наконец прервал общее молчание.

– Пошли, Маленький Сын Волка.

«Глас вопиющаго в пустыни: уготовайте путь Господень, правы сотворите стези Бога нашего. Всяка дебрь наполнится, и всяка гора и холм смирится, и будут вся стропотная в право, и острая в пути гладки…» [207] (Ис.40:3,4;Лк.3:4,5)

Он ведь знает. Он все знает. Всегда знал: «Не замолк и ныне глас вопиющего в пустыне, призывающего всех к покаянию. Замкнуты мученическою смертию уста Иоанна, но он не престает вопиять из Евангелия. Чтоб услышать его, нужно благое произволение: без благого произволения человеки “видяще не видят, и слышаще не слышат, ни разумеют” (Мф. 13:13), “а иже добрым сердцем и благим слышат слово, те удерживают его, и плод творят в терпении” (Лк. 8:15). С благим произволением примем проповедь о покаянии. Приняв, не предадим ее забвению по причине рассеянности или увлечения пристрастиями; удержим в памяти, в сердце “и сотворим плоды достойны покаяния”» [208].

Нат шагнул в середину образовавшегося на поляне круга. Это была поляна Большого Совета. Друзья и Сколкз Крылатый Сокол отступили от него. Сели главные вожди и старейшины племени.

Суд был коротким. Наверное, все могло бы закончиться миром. Текамсех и его друзья уверенно и непоколебимо выступили в защиту друга, и с ними ведь согласились. А потом вышел Сколкз Крылатый Сокол. И весы правосудия уже справедливо качнулись на его сторону. Капитанские погоны и синяя форма сами собой обусловили теперь безжалостный приговор своему обладателю.

Уинаки пробилась через толпу к Текамсеху. Тихая, серьезная, с горящими глазами. Тронула брата за локоть. Она ведь помнила того светлоголового мальчишку в Висконсине. Он мог носить синюю форму, но он никак не мог жечь вигвамы дакотов.

– Но неужели он правда теперь наш враг, Текамсех? – прошептала она.

– Нет. Но у него враг Сколкз Крылатый Сокол, – серьезно и грустно сказал Текамсех.

– Так сделай же что-нибудь, Текамсех, – сжала она его руку.

– Я сказал, и меня не послушали, – ответил тот. – Никого не послушали. Ни меня, на Вамбли-Васте.

Он отвернулся. Он видел Натаниэля, залитого ярким полуденным светом. Натаниэля, которого они с Митегом и Вамбли-Васте, казалось, уже отбили и спасли от разъяренной толпы, но потом встал Сколкз. И дакота приняли уже его сторону. Он очень хорошо говорил. Это был его звездный час. Звездный час его ненависти к тому светлоголовому подростку когда-то в детстве. Вся кровь, все беды от бледнолицых были обрушены разом именно на этого одного американского капитана. Сколкз говорил и обвинял, а он стоял, спокойный и бестрепетный. С щемящим и спокойным светом в своих серо-голубых глазах.

Прозвучал голос старейшины:

– Мы выслушали друг друга и наш народ решил твою судьбу, Шон Маинганс. Но теперь твоя очередь говорить, говори, если у тебя есть, что высказать в свою защиту или оправдание. Никто не может исполнить приговора над осужденным, не выслушав его слов.

Лэйс не выступил вперед. Ты ведь все равно никому и ничего не докажешь в споре. Еще и в таком враждебном споре, как сейчас. Даже если прав. Только человек-грешник никогда не может быть прав. А еще у него ведь и правда его синяя форма и капитанские погоны. На войне как на войне. Он отрицательно мотнул головой.

Его молчание покрыла звенящая тишина. Казалось, этот поступок озадачил все суровое и непримиримое собрание племени. Блистательность молодости, стойкость и готовность принять свою гибель – все это обусловливало невозможность всего происходившего, хотя бы перед ними и стоял бледнолицый. Но закон прерий, закон войны, по которому они жили, не знал жалости и милосердия. Решение племени могло быть только одно.

Мгновение на мгновение. Минута на минуту. Один из старейшин племени встал и коротко сказал решение совета.

Лэйс понимал. И все-таки, наверное, до последнего во что-то верил. Уже – нет. Уже просто стоял и ждал. Он не шелохнулся, не повернул головы, не кинул прощального взгляда. Текамсех не знал. Это была уже даже не выправка боевого капитана. Когда-то он так стоял на Литургии.