Анатолий Иванов - История петербургских особняков. Дома и люди

А. И. Штакеншнейдер и в будущем выполнял заказы Кушелевых. В 1846 году он возвел на свободном участке набережной Фонтанки, между основным зданием и флигелем, новый дом-пристройку, блеснув присущими ему талантом и изобретательностью. К тому времени Штакеншнейдер считался уже одним из лучших зодчих, и обозреватель журнала «Иллюстрация» за 1848 год, упоминая в числе примечательных зданий в столице и пристройку к дому Кушелева, писал, что «Штакеншнейдер и Боссе занимают самое высокое место в многочисленном ряду отличнейших архитекторов».

Л. Премацци. Танцевальный зал в доме Г. Г. Кушелева. Архитектор А. И. Штакеншнейдер. 1840-е гг.

Фасад пристройки был оформлен в стиле раннего флорентийского Возрождения, с пилястрами между окон и сплошным рустом. Отличительной особенностью здания являлись два эркера интересного рисунка, нависавшие над въездными воротами. Но если дом привлекал внимание снаружи, то внутри он производил еще более сильное впечатление. Сохранились акварельные изображения интерьеров дома Кушелева, выполненные, скорее всего, в 1840-х годах художником Л. О. Премацци. Два из них опубликовал в 1915 году журнал «Столица и усадьба».

На первой акварели изображен танцевальный зал с двойным светом, находившийся в основном корпусе; на стенах висит множество картин – часть знаменитого собрания А. А. Безбородко, унаследованная графом по разделу с братом и теткой – княгиней К. И. Лобановой-Ростовской. Старый граф Кушелев остался очень недоволен тем, что его сыновья согласились взять картинную галерею и предметы искусства, собранные их дедом, предоставив вместо этого тетке богатые и доходные поместья. «Вы взяли игрушки, а ей отдали настоящее имение», – пенял он старшему сыну. Некоторые из тех «игрушек» ныне украшают эрмитажную коллекцию. Кроме картин бросается в глаза великолепная отделка зала, осуществленная по проекту А. И. Штакеншнейдера.

Л. Премацци. Кабинет в доме Г. Г. Кушелева. Архитектор А. И. Штакеншнейдер. 1840-е гг.

Вторая акварель изображает кабинет графа в пристройке, выходившей на Фонтанку. Обращают на себя внимание кессонированный потолок и прекрасный мраморный камин, изготовленный на манер ренессансного надгробия. Присмотревшись, можно также разглядеть в правом углу серебряную лошадь, упоминаемую М. Ф. Каменской.

Графу Кушелеву, так же как его брату и племянникам, не суждено было долголетие: он умер пятидесяти трех лет от роду, в один год с Александром Григорьевичем Кушелевым-Безбородко, не оставив потомства. Екатерина Дмитриевна пережила мужа почти на двадцать лет, и ее вдовство скрасило обстоятельство, начало которому положило одно неожиданное событие, случившееся задолго до смерти мужа.

В одну из июньских ночей 1841 года к подъезду кушелевского дома подбросили корзинку с младенцем женского пола. Интересно, что в ту же ночь такую же корзинку, и тоже с девочкой, подкинули к особняку известного богача барона Штиглица. По слухам, это была внебрачная дочь великого князя Михаила Павловича, получившая при крещении имя Надежда. Кушелевы, как и барон Штиглиц, приняли найденыша и назвали ее Марией.

Е. Д. Кушелева

Обе девочки выросли в домах своих приемных родителей, окруженные роскошью и заботой, обе получили прекрасное воспитание. Впоследствии Мария Григорьевна Кушелева, унаследовавшая фамилию и отчество графа (но без его титула), вышла замуж за князя Бориса Николаевича Голицына, ставшего, как полагали многие, причиной последующего разорения всей семьи. Вряд ли, однако, причина лишь в мотовстве князя, просто наступили другие времена, жить и хозяйничать по-старому после отмены крепостного права стало уже невозможно.

Екатерина Дмитриевна Кушелева, по замечанию хорошо знавшего ее современника, была «дивным, уже вымирающим типом большой русской барыни доброго старого времени». Это видно хотя бы из того, что огромное состояние не помешало ей разориться. Последней в Петербурге старушка Кушелева выезжала на четверике цугом. Непосильные расходы вынуждали ее распродавать вещи из дедовской коллекции.

Секретарь английского посольства Румбольд, находившийся в Петербурге с 1868-го по 1871 год, пишет в своих воспоминаниях: «Красивый старинный особняк Кушелевых на углу Фонтанки был еще переполнен восхитительной мебелью и ценными предметами искусства, но из года в год на сцену появлялся Дэвис или иной крупный лондонский или парижский антикварий, а вслед за их посещением из дворца исчезала какая-нибудь единственная в своем роде севрская ваза или портрет кисти Грёза, и милая старая графиня с печальной улыбкой оправдывалась: «Вы знаете, мой милый, я должна была уступить эту вещь – мне ведь за нее предложили такую хорошую цену!»

В последние годы жизни вконец разорившаяся Е. Д. Кушелева сдавала большую часть дома под ресторан, оставив за собой лишь несколько комнат и домовую церковь, помещавшуюся в верхнем этаже, как раз над обеденным залом. По иронии судьбы старый трактир, хоть и в новом обличье, снова воцарился в прежних барских хоромах.

Вот впечатления очевидца, за тридцать лет до этого бывавшего здесь на великосветских балах: «Шел я как-то по Симеоновскому мосту и взглянул по старой памяти на барские дома. Когда дошла очередь до дома графа Кушелева, – смотрю и глазам не верю: вывеска, и на ней написано «Русский ресторан» или что-то подобное. Не ошибся ли я? Опять оглядываюсь: да, это так! Почти бегом влетел я в ресторан. Да, это та самая лестница. Но вместо лакеев в красных ливреях и поднимавшихся и опускавшихся между ними представителей большого света, по тем же ступеням навстречу мне спускались тарелки с объедками и сзади меня вверх летели половые с битками, пивом и прочим. Кухонный смрад просто душил пришельца с вольного воздуха; иду дальше, ищу той огромной танцевальной залы, где, по тогдашнему обычаю, граф Кушелев в мундире, в ленте, при сабле и с каскою в руках, встречал в дверях лиц царской фамилии. Вот и она, эта зала; остатки прежнего великолепия, позолота, орнаменты еще заметно выделялись из грязи и копоти. Там, где, бывало, танцевали, разглядывали друг друга разодетые по последней моде дамы, где увивался около них цвет гвардейских и прочих танцоров, где сверкали сверху и снизу огни и бриллианты, там сновали из угла в угол половые, раздавался звон вилки по стакану или полупьяный голос: «Эй, малый, шипучего!» Табачный дым застилал скудный свет петербургского утра, и мало кто из новых гостей знал и вспоминал о былых!»