Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

— Помните, Федор Петрович, я вам на Шексне сказала еще, как вы вернулись — мне ничего не надо. Мне бы только знать, что вы живы, что хорошо все у вас, и все, — она помотала головой, и добавила, закрыв темные, прозрачные глаза: «И за это я Господа хвалить буду, сколь жива».

— Иди сюда, — вдруг сказал он, отложив тетрадь, потянув ее за руку.

Федор усадил ее перед собой и, обнимая, вдыхая запах трав, что шел от распущенных волос, сказал:

— Ежели Господь мне жену мою вернет, Ксения, так мы будем с ней и далее жить, все же венчаны мы, перед Богом и людьми. А если не будет на то его воли, — он вздохнул, и осторожно прикоснулся губами к белой шее, — то через три года мы с тобой повенчаемся. К тому времени все тут успокоится, у царя дети родятся, возьму тебя, сына моего младшего, и уедем. Старший-то тут останется, — Федор улыбнулся, и добавил: «Вот так».

Девушка взяла его руку, и нежно приложив ее к щеке, сказала: «Как вы решите, так и будет, Федор Петрович. А я вас ждать стану, хоша сколько лет».

— Два года прошло, — подумал он, повернув ее к себе, спрятав ее в своих руках. «Господи, прости меня, но я не могу, не могу больше терпеть». Она вся дрожала, и, вдруг, укрывшись на его плече, шепнула: “Вы же не знаете, Федор Петрович, мне вам надо рассказать…»

— Не надо, — Федор нашел ее губы и поцеловал — долго, глубоко. Она, запрокинув голову, застонала, — низко, едва слышно. «Не надо, Ксения, — повторил он, чувствуя, как отчаянно, быстро бьется ее сердце.

— Не бывает такого счастья, — она потянулась вытереть свои влажные щеки рукавом рубашки, и Федор сказал: «Дай я».

— Мирьям ведь тоже плакала, — вспомнил он, раздев ее, целуя маленькую, совсем девичью грудь. «Плакала, и руки мне целовала. Господи, ну коли Лизу ты мне не вернешь, так хоть эту оставь, не надо трона царского, власти не надо, просто не забирай ее у меня».

Она рыдала, обнимая его, шепча что-то, а потом, вытянувшись рядом, прижавшись головой к его плечу, сказала: «Вот, Федор Петрович, теперь я и умереть могу».

— Ну что ты, — рассмеялся Федор, и, подхватив ее, усадил на себя. «Никто больше умирать не будет, Ксения». Он поймал губами острый, маленький сосок, и твердо повторил: «Никто не умрет». Ксения откинулась назад, и, он, услышав, как шуршат по ее стройной спине мягкие волосы, чуть не добавил: «Лиза».

Уже, когда они подходили к монастырю, Федор, вырвав лист из тетради, сказал: «Возьми, спрячь у себя где-нибудь. Я буду приезжать, как смогу, — он погладил укрытую темным платком голову, — сама понимаешь, война идет».

— Я буду ждать, — просто сказала Ксения, — сколько надо, столько и буду, Федор Петрович. А вы берегите себя, пожалуйста. Я за вас молиться буду, за вас, и за семью вашу. А остальное, — Федор заметил, как она быстро вытерла глаза, — в руке Божьей.

Федор вспомнил пустую колыбель со сверкающей шапкой Мономаха, и синеватый трупик младенца на виселице, что раскачивал сильный, пронзительный ветер.

— В руке Божьей, да, — вздохнул он. «Как решит Господь, так оно и будет, Ксения. Ну, беги, девочка, вон, уже игумен тебя у ворот встречает. А я к сыну пойду, — он помахал рукой мальчику, что стоял на монастырской стене.

Девушка посмотрела вслед его прямой, мощной спине, и услышала озабоченный, старческий голос: «Как добрались-то, Ксения Борисовна?»

— Хорошо, святой отче, — тихо ответила она, подойдя под благословение, и погладила длинными пальцами рисунок, что лежал у нее на груди — рядом с крестом, в том месте, откуда, — вспомнила Ксения, — он поднял рыжую голову и, потянувшись к ее губам, шепнул:

«Обними меня, девочка, обними, пожалуйста».

— А потом, — Ксения шла по низкому, прохладному, белого камня коридору, — положил мою голову себе на плечо, и сказал, смеясь: «Смотри, кукушка прилетела. Сейчас узнаем, сколько мне жить осталось. Долго она куковала, долго, так, что и со счета мы сбились».

Она зашла в маленькую келью, и, оглядевшись, распахнув ставни, присев на широкий подоконник, развернула рисунок. Высокая, тонкая, девушка стояла по щиколотку в воде, собрав край падающего полотна, прикрывая тело. Волна черных, густых волос падала на обнаженное плечо, и она смотрела на кого-то — нежно, робко, опустив темные, большие глаза.

Ксения поцеловала бумагу, и, свернув ее, глядя на синее, яркое небо — стала ждать.

— Уже недалеко, государыня, — воевода Зборовский наклонился к окну возка, и, сверкнув белыми зубами, рассмеялся. «Государь Димитрий Иоаннович с нетерпением ждет вас, в отряде пана Сапеги. Там же и священник, так, что вы сможете, — продолжил поляк, еле скрывая улыбку, — повторить свои обеты».

Марина Мнишек откинулась на спинку возка, и, ничего не ответив, посмотрела на протертый бархат, которым были обиты стенки. «Государыня, — горько сказала она себе, — сундук потрепанных платьев, — и более ничего у тебя не осталось. Обещали Псков, Новгород, бриллианты, а что вместо этого? Сидела в Ярославле с вечно пьяным отцом. Ему-то хорошо, — язвительно подумала Марина, — он в Польшу поехал.

— А мне на прощание сказал: «Отправишься к мужу и будешь с ним жить. Ничего, Марыся, еще вернешься на престол царей московских. Муж, как же, — розовые губы искривились.

«Нашли какого-то проходимца, теперь ноги для него раздвигать».

Она выглянула в окно — вокруг были луга и перелески, еще зеленые, в пронзительно-синем небе медленно парил большой сокол.

— А Лавра далеко? — спросила она у Зборовского.

— Верстах в десяти отсюда, — он показал на восток. «Как вы с государем встретитесь, так поедете в Тушинский лагерь, там для вас дворец уже построили, деревянный, правда. Ну да ничего, скоро и в Кремле с ним сядете, как положено, — Заруцкий расхохотался, и, пришпорив коня, унесся в голову кортежа.

Уже были видны раскинутые на лугах шатры, в небо поднимался дым от костров, и Марина, перекрестившись, сказала: «Слава богу!».

Она поддернула подол летника, и, повозив пальцем по зубам, оправила прическу. Черные косы были сколоты на затылке и прикрыты обтрепанной шелковой кикой. Возок остановился, и Марина, еще раз перекрестившись, приняв руку Зборовского, — спустилась на сухую, пыльную, истоптанную копытами лошадей траву.

Пахло конским и людским потом, порохом и жареным мясом.

Пан Ян Сапега — невысокий, в отлично сшитом, но уже износившемся, отороченном мехом кунтуше, низко поклонился, и сказал: «Государыня, добро пожаловать в стан ваших верных соратников, освободителей земли русской от гнета самозваного царя Василия, да будет имя его проклято во веки веков!»

— Аминь! — закричало выстроившееся войско, и Марина услышала залпы пищалей и мушкетов.

— Я смотрю, у вас и пушки есть, пан Сапега, — лукаво заметила женщина, оглядывая телеги с уложенными стволами мортир.