Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

— Ну, с Богом, — Федор тронул своего жеребца и обернувшись к мальчишкам, что стояли на крыльце избы — помахал им рукой.

Марья взглянула на закрытые, мощные деревянные ворота крепости, и, вздохнув, проговорила: «Ну, сейчас на ополчение посмотрим, и по монастырям пройдем, Степу поищем».

— А ну давай, — улыбнулся мужик, что стоял рядом, — на плечи мне залезай, выше будешь. За мать свою не бойся, она тут, рядом.

Марья устроилась на плече и, приложив ладошку к глазам, спросила: «А много их, ну, воинов?»

— Да уж тысяч семь, говорят, — хмыкнул мужик, — я бы и сам пошел, кабы не жена с детками.

Ворота медленно растворились, и Марья открыла рот: «Ничего себе!»

Они все шли и шли, блестело оружие, откуда-то издалека все звонили колокола, пахло порохом и свежим ветром с Волги, а потом Марья увидела всадников, что выезжали из Кремля вслед за ополчением.

— А сие кто? — спросила она мужика.

— Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, что ополчением командует, и Федор Петрович Воронцов-Вельяминов — гордо ответил мужик. «Он оружием занимается, тако же — строит, я у него на пороховом дворе тут работаю, умнее человека и не найдешь нигде, хоша сколько ищи».

Марья похолодела. Она вспомнила ласковые, огромные руки, рыжую бороду и его смешливый голос: «Вот так, Марья Федоровна, а теперь сама — бери ложку и ешь, большая уже, два годика тебе».

— Батюшка! — отчаянно, сильно закричала Марья. «Батюшка, милый, мы тут!»

Федор вздрогнул и посмотрел на толпу, что теснилась по обе стороны дороги — сбегающей с холма, уходящей на мост через Почайну.

— Батюшка! — услышал он, и остановил коня. Маленькая девчонка, с каштаново-рыжими косами, скатилась вниз, исчезнув в толпе, и он, спешившись, не видя ничего вокруг, — протянул руки.

Дочь оказалась в них — легкая, синеглазая, и, обняв его за шею, плача, сказала: «Батюшка, милый мой, ты жив, мы и не чаяли уже!»

— Марья, — потрясенно проговорил Петя сзади. «Сестричка!»

— Матушка тако же — жива, со мной, тут, тут она, — всхлипывая, сказала девочка, потянув Федора за руку. «Батюшка, пойдемте!»

Он увидел жену — Лиза стояла, опустив руки, глядя куда-то вдаль, туда, где метались, крича, чайки над Волгой. «Как будто вчера ее потерял, — подумал Федор, и, не обращая внимания на шум толпы вокруг, обняв ее — нежно, осторожно, — прикоснувшись губами к теплому, белому лбу, тихо сказал: «Здравствуй, Лизавета!»

— Матушка! — Петя прижался щекой к ее руке. «Матушка, милая!»

Женщина молчала. Синие, пустые глаза все смотрели мимо них, — на просторное, огромное, прозрачное небо осени.

Марья Романова прижалась щекой к высокой ограде усадьбы и тихо сказала: «Ну, что уж делать, Петруша, раз матушка твоя нашлась, и батюшка никуда не уезжает — дак подождать надо. Я сколько надо, столько и буду ждать! — горячо добавила девушка и, помолчав, спросила: «А как Лизавета Петровна-то?»

Петя вздохнул, растирая меж пальцев какой-то сухой лист: «Без разума она, Марьюшка, и не оправится уже. Никого не узнает, — ни батюшку, ни нас».

— Господи, — Марья перекрестилась и шепнула: «Молиться надо, Петя, неустанно, может, и, оправится она».

— Молятся, — юноша вздохнул. «Вон, Степан все службы выстаивает, — он на мгновение прервался и вспомнил трясущиеся плечи младшего брата и его глухой, полный слез голос:

«Петруша, но как, же это? Скажи, что с матушкой все будет хорошо, пожалуйста, скажи!»

Отец заглянул в горницу и указал Пете глазами на дверь. Тот вышел и еще успел услышать ласковый, мягкий голос: «Ну что ты, сыночек, ну не надо. Иди сюда, милый мой, иди, вот так, — отец тяжело, глубоко вздохнул и замолчал.

— Господи, — раздался из-за ограды шепот Марьи, — пошли исцеление душевное и телесное рабе божией Елисавете, прошу тебя.

— Аминь — отозвался Петя, и, вздохнув, добавил: «Марьюшка, милая, ты не грусти — мы беспременно повенчаемся, ты ведь знаешь — без тебя мне жизни нет».

— И мне без тебя, Петруша, — вздохнула она. Из-за ограды донесся резкий голос Ульяны Федоровны Романовой: «И стоит, и стоит у забора, будто ей там медом помазано! Иди, тесто месить будем!»

— Даже попрощаться не успели, — подумал Петя, поднимаясь, вглядываясь в откос холма, где виднелась знакомая голова в валяной шапке.

— Три десятка человек сегодня пришло, — пожаловался Элияху, встав с ним рядом. «Уже Савелий и бани закрывал — а все равно, — во дворе стояли. Ну да, конечно, лекари-то на базаре только одно знают — лаяться матерно, а я все же, — юноша усмехнулся, — помягче буду».

— Слушай, — спросил Петя, когда они уже шли к мосту через Почайну, — а почему матушка, — юноша замялся, — такая?

Элияху пожал плечами. «Дак батюшка твой рассказывал же нам — она видела, как Болотников человеку глаза выжег. Тут кто угодно умом тронется».

— Я людей вешал, и ничего, — угрюмо сказал юноша. «Мне тогда двенадцать годов было, Степана младше».

— Ты себя с другими не равняй, — Элияху остановился и прищурился: «Смотри, Марья с базара идет».

Девочка поравнялась с ними, и сразу, молча, протянула Элияху ладошку. Тот забрал у Марьи корзинку и подумал: «Господи, она от меня и не отходит, как нашлись они с Лизаветой Петровной. И кинжал сразу же забрала, — он усмехнулся и Марья, подняв голову, обиженно, сказала: «А ты не смейся, он у меня в кармане, что к сарафану пришит. Я его теперь нигде не оставляю».

— И очень правильно, — похвалил ее Петя, и подтолкнул Элияху: «Давай мне корзинку».

— Мы со Степой пирогов напечем, — сказала девочка, шагая между ними, держа их за руки, — блинов нажарим, икры вон в кладовой цельная кадушка стоит.

— Степа с матушкой сейчас? — спросил Петя у сестры.

— Ага, — кивнула Марья и они втроем зашли в кремлевские ворота.

Окно земской избы было распахнуто и Федор, прислушавшись, чуть улыбнулся — со двора доносился нежный голос младшего сына.

— Вот так, матушка, — сказал Степа, — вы зерна кидайте, голуби и прилетят. Правильно, видите, как их много?

— Господи, бедное дитя, — подумал Федор. «Как плакал-то он, что, мол, матушка не узнает никого. И я его утешал, и Марья с Илюхой, ну, вроде прошло у него».

Минин взглянул на хмурое лицо мужчины и чуть не выругался вслух: «Голуби! Навязали блаженную на нашу голову, ну что бы ей стоило сдохнуть, по дороге где-нибудь, вона, — здоровые мужики с этой смутой погибают, а она — жива и невредима. Дочка бы ладно, сие не препятствие, а вот юродивая эта…»

— Федор Петрович, — устало сказал князь Пожарский, — хоша к любому иерею пойдите, хоша к патриарху Гермогену, дак он вам скажет — ежели супруг разумом помутился, святая церковь второбрачие разрешает. Лизавету Петровну пострижем — здесь же, в Зачатьевском монастыре, и венчайтесь с Ксенией Борисовной. Ну, хотите, в Лавру съездим, к архимандриту Дионисию, хоша и опасно это, все же, — пусть он вам личное разрешение на венчание выпишет, раз Гермоген в темнице.