Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

— Посмотри, — услышала она ласковый голос мужа.

Лиза взглянула на рисунок и рассмеялась: «Опять сжигать будешь?»

Он застыл, — на мгновение, — и, сглотнув, побледнев, ответил: «А как же, Лизавета».

— Жалко, — она томно потянулась, и, встав на колени, прижавшись головой к его груди, спросила: «А дети где?»

— Все хорошо, — глухо сказал муж, раздеваясь. «Все хорошо, Лизавета. Иди сюда».

Женщина откинулась к бревенчатой стене, широко раздвинув ноги, и Федор, взяв ее за подбородок, протянув руку, достал из-под лавки оловянную флягу.

— Захмелею, — лукаво сказала Лиза, отпив, глядя на то, как горит в каменке рисунок.

— И очень хорошо, — он провел губами по нежному, гладкому бедру. Выше все уже было горячим, влажным, и Лиза, запустив пальцы в его волосы, простонала: «Да! Да! Еще!»

— Ничего не хочу знать, — подумал Федор, и усмехнулся — почувствовав его пальцы, она задрожала, закусив нежную руку, и низко, призывно попросила: «Пожалуйста!»

— Терпи, — коротко ответил мужчина. «Ничего не хочу помнить, — сказал он себе. «Ничего не было, кроме нас двоих — и ничего не будет». От Лизы пахло жаром, травами, раскаленными камнями и Федор, услышав ее крик, ощутив на губах ее сладость, велел: «А ну на колени, и не торопись — мы тут на всю ночь».

— И даже больше, — подумал он, прижимая жену к себе. У нее были мягкие, умелые губы, покорные, ловкие. Он, выдохнув, закрыв глаза, едва слышно прошептал: «Спасибо тебе, Господи».

Потом, когда Лиза стояла на четвереньках, крича, опустив голову к лавке, царапая ногтями дерево, он, наклонившись, взял ее зубами за шею, и тихо сказал: «Достать то, что тебе так нравится?»

— Да, — она схватила его руку и поцеловала. «Да, да, пожалуйста, накажи меня, я так люблю тебя, так люблю!»

— Я знаю, — он подхватил с пола плеть и провел рукояткой по ее соскам — нежно, едва касаясь.

— Хорошо, что тут на версты никого вокруг нет, — потом подумал он, накрывая ее своим телом, слушая, тяжелое дыхание. Она приподнялась и шепнула ему на ухо: «Хочу, хочу тебя, пожалуйста, еще, еще!»

— Хорошо, что лавка крепкая, — он увидел, как расширились глаза жены, и, укусив нежную шею, сказал: «А я ведь только начал, Лизавета, сейчас ты у меня всего отведаешь — и лежа, и стоя, и плетью тебя еще поласкаю — вдоволь”.

Она была маленькая, гибкая, горячая, и Федор внезапно подумал: «Господи, такая же, как два десятка лет назад, там, у Федора Савельевича в избе. Такая же».

Потом, целуя искусанные, алые губы, он смешливо сказал: «Пошли, попарю тебя как следует, опосля — в озере искупаю, и сюда вернемся, — до утра подо мной пролежишь».

— Да, — выдохнула она, так и не смыкая ног, блаженно, счастливо улыбаясь, глядя ему в глаза.

«Да, Федя!»

В чуть приоткрытую дверь предбанника вползал серый, прохладный, предрассветный туман.

Федор, едва касаясь, поцеловал синие, сонные, припухшие глаза, Натянув на ее плечи кафтан, он сказал: «А ну спи. Долго, я присмотрю, чтоб ты не вскакивала».

— Дак поесть тебе надо, — томно отозвалась Лиза, и тут же, выгнувшись, шепнула: «Что, еще?»

— А как же, — он ласково развернул ее к себе спиной, не отрывая руки. «Вот так и заснешь, поняла? — Федор рассмеялся. «Так что уже никуда не денешься. А поесть, — он опустил голову и зарылся лицом в ее волосы, — уж я позабочусь, тут и рыба есть, и зверья достаточно».

Она чуть слышно стонала, а потом, повернувшись, подставив ему губы, шепнула: «Я так тебя люблю, так люблю, Федя!»

Лиза заснула, свернувшись в его руках, и Федор, взглянув на ее усталое, счастливое лицо, глубоко выдохнув, — и сам задремал — слыша, как мерно, спокойно бьется ее сердце.

Во дворе бани горел костер. Лиза, свернув мокрые волосы узлом, потянувшись, присела к нему на колени и вдруг, озабоченно, сказала: «Весна такая теплая была, а тут вдруг холодно, вода в озере зябкая. И листья почему-то желтые».

Федор поворошил дрова, и, достав запеченного в глине рябчика, вздохнул: «Ты ешь, Лизавета, и слушай».

Она слушала — тихо, едва дыша, прижавшись к нему, и потом, сказала:

— Господи, бедная Дуняша. Я ведь только помню, как возок остановился, Федя, и все. Потом — ничего. А потом я увидела, как ты меня рисуешь. А пан Ян?

— С ним все хорошо, в Лондоне он, — Федор разорвал птицу и стал кормить жену.

— А у нас тут, — он вдруг рассмеялся, — поляки в Кремле сидят, ну, да мы их выбьем, следующим годом. Тебя и Марью сюда, на Москву, Илья привез, ну, Элияху, сын, — мужчина чуть помедлил, — Мирьям. Они с Петей, словно братья, похожи, Илюха светловолосый только.

— Они и есть братья, — тихо сказала Лиза. «Не надо им ничего говорить, Федя, пусть все будет, как было. Господи, пять лет минуло, Пете уж девятнадцатый год идет, взрослый мальчик совсем. Не пришелся ему по душе кто, ну, из девиц?»

Федор хмыкнул. «Спрашивал я его, как в Ярославле были, дак покраснел и ничего не сказал».

— Я с ним поговорю, по-матерински, — ласково ответила Лиза. «А потом что? — она подперла подбородок кулаком и посмотрела в голубые глаза мужа.

Тот улыбнулся и, прижав ее к себе, шепнул:

— Как тут царь, народом избранный будет, как Петька женится, — я ему все оставлю, и вас в Италию увезу. В Венеции будем жить. Степе дальше учиться надо, уж на что я — мужик способный, дак он меня — на голову выше будет, хоша, он, конечно, — архитектор и живописец, это я — Федор показал жене руки, — оружием стал заниматься. Ну да надо, кому-то, — он чуть шлепнул Лизу пониже спины, и, отобрав у нее рябчика, сказал: «А ну пошли, ты, пока купалась, я баню заново истопил, там сейчас как раз хорошо».

Лиза закинула ему руки на шею и улыбнулась: «Дак мне и одеваться не надо?»

— Зачем это? — удивился Федор, взяв губами розовый сосок. «Как поедем в Нижний Новгород, дак оденешься, — он чуть укусил ее, и, услышав тихий стон, добавил: «А пока так ходи, коли мне захочется тебе ноги раздвинуть, сразу сие и сделаю. Вот как сейчас, — он рассмеялся, опуская ее на теплую от костра, сухую траву.

Минин опустил засов на двери в чистую половину земской избы и тихо сказал: «Готово все, Дмитрий Михайлович. Вот».

Пожарский покрутил в пальцах холщовый мешочек и недоверчиво спросил: «А как обделать-то сие, Кузьма Семенович? Куда, кстати, Федор Петрович ее увез, не знаете вы?»

— К иконе какой-то чудотворной, — Минин усмехнулся, — только, Дмитрий Михайлович, — без пользы сие, как я думаю. Федор Петрович, коли б знал — поблагодарил бы нас.

Пожарский огладил бороду: «Кузьма Семенович, не дай Господь, ежели прознает он — тогда и меня, и вас на погост тем же днем снесут. Не такой человек Федор Петрович, чтобы сие прощать, уж поверьте мне. Посему в тайности наше дело хранить надо».

— Да это понятно, — Минин кивнул на закрытые ставни. «А как обделать — ну, вот вернутся они, я выберу время, как никого в избе не будет, и дам ей сего снадобья выпить. Никто меня и не увидит, а она, — староста усмехнулся, — уж точно ничего не расскажет».