Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Князь посмотрел на икону, что так и лежала рядом с рыжей головой мужчины и подумал:

«Какая красавица. Богородица, а без плата. Ну, видно — помогла она Федору Петровичу».

— Дмитрий Михайлович, — вдруг попросил мужчина, — там чертежи лежат, под лавкой, дайте их мне, пожалуйста. Хоша посмотрю, пока эти, — он кивнул на юношей, — спят.

Пожарский нагнулся, и, положив стопку бумаги подле огромной руки, сказал: «Только ведь, Федор Петрович, Заруцкий еще где-то бродит, дружки его — тако же, воевать еще придется».

— Сим, — Федор чуть улыбнулся, — пущай вон, Петька мой занимается.

— А вы? — Пожарский помялся на пороге сеней.

— А я, — ответил Федор, не отрывая глаз от чертежа, — буду строить.

Он услышал чьи-то недоверчивые голоса в сенях и подумал: «Есть хочется. Подожду, пока мальчишки встанут, пущай хоша корку хлеба принесут. Жалко, что двигаться еще больно — я бы, конечно, порисовал сейчас. Ну да ничего, успею».

Колокола затихли, и Федор, слушая тишину, вглядываясь в четкие, выцветшие линии чертежа, пробормотал: «Построим, Федор Савельевич».

Элияху оглядел избу и присвистнул: «Быстро вы!»

— Да что тут, — смущенно пробормотал Петя, — Степан вымыл все, а я — лавки и стол поправил.

Теперь хоть не стыдно в горницу заходить. Ты тогда тут, в большой комнате — принимать будешь, а в маленькой — спать.

— Угу, — юноша провел рукой по гладко обструганному столу. В избе было тепло — ровно, жарко горела печь. За чуть раздвинутыми ставнями сеял мелкий, еще слабый снежок.

— Степан все с чертежами этими разбирается, — Петя присел на лавку. «В горнице своей заперся, рисует целыми днями. А к Никифору Григорьевичу ты ходить будешь? — Петя подмигнул Элияху.

— Два раза в неделю, — рассмеялся тот. «Ты мне лучше скажи, когда ты Марью с Волги-то сюда привезешь?»

— Да вот, Собор Земский закончится, и сразу туда отправлюсь, — счастливо улыбаясь, ответил Петя. «Надо же до Масленицы успеть повенчаться. Ты, конечно, дружкой будешь, отказываться даже, и не думай».

Элияху устроился рядом и строго ответил: «Буду, конечно, вот только в церковь…»

— Да знаю я все, — Петя потрепал его по плечу.

— Даже ногой не ступишь, не бойся. А весной уже и домой поедешь, ну да, — он блеснул белыми зубами, — я вас до Польши провожу, раз мы теперь перемирие с ними заключаем, так меня туда наверняка пошлют, я по-польски, — как по-русски говорю. Ну, где там Марья? — он обернулся.

Дверь стукнула, и девочка, втащив в горницу холщовый мешок, сказала: «Все окунула, и горшки, и мисы, и ножи, и ложки».

Она скинула бархатную, на соболях шубку, и велела: «Петя, ты домой иди, я пироги в печь поставлю — и за тобой. Илья меня проводит, не бойся».

— Только не опаздывай, — старший брат поднялся, — как батюшка из Кремля вернется, мы сразу в монастырь Новодевичий поедем.

Юноши пожали друг другу руки, и Элияху, отдернув пестрядинную занавеску, что отгораживала угол у печи, спросил: «А что это вы в монастырь собрались?»

Марья, засучив рукава, месила тесто. Девочка сморщила изящный носик и вздохнула:

— Батюшка им икону дарит, большую, в окладе червонного золота, Марфы и Марии, ну, ту, что они со Степой написали. И вклад дает, за свое исцеление». Она взглянула в пустой красный угол и добавила: «А та икона, что тут была, ну, с бабушкой моей, — она теперь у батюшки всегда, он и не расстается с ней».

— Твоя бабушка очень красивая, — вздохнул Элияху. «Ну, да ведь вы с ней увидитесь скоро, раз туда, — он махнул рукой на запад, — поедете».

Марья помолчала, и, достав из мисы рыбу, стала мелко рубить ее ножом — не поднимая глаз от доски.

— А ты в Кракове останешься? — наконец, спросила девочка.

— Это еще зачем? — Элияху усмехнулся. «Побуду, дома и соберусь в Амстердам, как и хотел.

Там у нас родственник есть, Иосиф Мендес де Кардозо, муж маминой племянницы, он очень хороший врач, я у него учиться буду. А потом, — он откинул голову назад, — в Падую, в университет. Давай, — он скинул кафтан, — я тебе помогу, а то еще на Воздвиженку тебя отвести надо.

Марья подвинула ему луковицы и вдруг, покраснев, спросила: «А можно я к тебе буду приходить? Ну, с больными помогать? Я крови не боюсь, и руки у меня — ловкие».

— Конечно — согласился Элияху, глядя на то, как она укладывает начинку на тесто. «Приходи, — он посмотрел на толстые, каштаново-рыжие косы, и вдруг подумал: «А я ведь ее больше никогда не увижу, наверное. Хотя нет, Федор Петрович говорил, что они в Венецию собираются, а Падуя там рядом. Да все равно, — он подавил вздох, — даже и думать об этом не смей, нельзя, нельзя».

— Ты что это? — подозрительно спросила Марья, поднимая ухватом противень с пирогами, устраивая его на треноге в печи.

— Так, — юноша натянул полушубок, — я с этой войной все праздники наши пропустил, вот, вспомнил их.

Они вышли на прибранный двор, и Марья, поправив соболью шапочку, глядя на купола церкви Всех Святых, вдруг, тихо сказала: «Если бы не батюшка с матушкой, я бы никогда в этот монастырь не поехала. Ненавижу все это».

— Что? — спросил Элияху, когда они миновали стену Китай-Города и вышли на Варварку.

Вокруг было шумно, кричали разносчики сбитня и пирогов, пахло печным дымом, распиленным, свежим деревом, и Элияху подумал: «И вправду, как Федор Петрович говорил — к весне и город отстроят».

— Это, — Марья повела рукой в сторону кремлевских соборов. В низком, сером, уже зимнем небе метались, голосили галки. «Я же — она дернула губами, — с двух лет по всем этим монастырям и церквям бродила, с матушкой. Снаружи там одно, а внутри…, - девочка тяжело вздохнула и вдруг сказала постным, смиренным голосом: «Благотворящий милостыню дает взаймы Господу». Кинут тебе медную монету, а сами бегут, руки у богачей целуют. Ну, их! — она махнула рукой, и подняв темно-синие, большие глаза, спросила: «А у вас нищие есть?»

— Дай мне руку, — сказал Элияху, — тут, на площади, толкотня такая, что не пробиться. Пряник хочешь?

— Угу, — кивнула Марья, и, вгрызаясь крепкими зубами в коврижку, рассмеялась: «Знаю, что нет. Мы же с мамой долго по Польше ходили, я видела, как вы живете. По-другому».

— Да, — тихо ответил Элияху, когда они уже миновали мост через Неглинную. «По-другому, Марья. У нас — юноша помолчал, — община людям помогает. Сирот учат бесплатно, девушек, у кого приданого нет, замуж выдают. И вообще, — он вздохнул, — написано, что даже если ты сам — на подаяние живешь, все равно, обязан, делиться с теми, кому хуже».

Он внезапно ощутил, как девочка пожимает его ладонь, — сильно, уверенно. «Вот, — весело сказал Элияху, остановившись перед крепкими, высокими, новыми воротами усадьбы Вельяминовых, — ты и дома!»

Марья прожевала пряник и мрачно отозвалась: «Дома, да».