Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Юноши сидели друг напротив друга за длинным столом.

Вася вдруг вздохнул, и, глядя на Степана красивыми, карими глазами, помявшись, спросил:

«Значит, уезжаете все-таки?».

Степа посмотрел на него, и тихо ответил: «Летом, да».

— Я тебе икону написал, — на смуглых щеках появился легкий румянец. «Ну да я не такой мастер, как ты, но все равно…, Стефана Первомученика, небесного покровителя твоего, — Вася опять вздохнул и, не глядя на Степу, добавил: «Маленькая, удобно в дорогу брать».

Степан сглотнул, и попросил: «Можно?».

Он, едва дыша, принял иконку, и взглянул на архидиакона Стефана. Тот стоял, — невысокий, легкий, с прямой спиной, откинув рыжеволосую, кудрявую голову, держа в изящной руке пальмовую ветвь. Лазоревые глаза великомученика смотрели прямо на Степу и тот, наконец, сказал: «Господи, Вася, красота, какая. Спасибо, спасибо тебе».

На келарне было тихо, и Степа, вдруг, погладив икону, посмотрев на приятеля, рассмеялся:

«У тебя сметана, дай-ка».

Он подошел ближе, и, подняв руку, стерев с нежной щеки белый след, вздрогнул и, не отнимая пальцев, сказал: «Вася…»

— Прости, — карие глаза наполнились слезами и юноша отстранился. «Я не буду, не буду, я не знаю, что это на меня нашло…

— То же, что и на меня, — твердо ответил Степа. Он, наклонившись, поцеловал темно-красные, сладкие губы — долго, медленно.

— Господи, как сердце колотится, — подумал юноша. «Господи, как хорошо, так вот оно, вот, как бывает…, Какое счастье».

— У меня еще никогда…, - услышал Степа робкий, прерывающийся голос, и, устроившись рядом, прижавшись горящей щекой к его руке, ответил: «У меня тоже, милый. Теперь ты меня поцелуй, ладно?»

Вася улыбнулся, и, погладив его пальцы, прикоснувшись к ним губами, выдохнул: «Да!»

Лиза вышла на крыльцо, и, окинув хозяйским взглядом двор, сказала: «Ну, коли батюшка, и Петя не сегодня-завтра возвращаются, надо нам с вами уже и сборами заняться».

Она внезапно подняла руку, и, отерев холодный пот со лба, неразборчиво проговорила:

«Голова…, болит. И кружится сильно…»

— Матушка! — испуганно сказала Марья. «Матушка, пойдемте в горницы, вам лечь надо».

Лиза внезапно закашлялась, и, упав на колени, дергая спиной, выплюнула на деревянные ступени крыльца сгусток крови.

— Лизавета Петровна! — невестка опустилась рядом, — Лизавета Петровна, руку мою возьмите, я помогу вам. А ты, Марья, — она обернулась к девочке, — беги что есть духу на Чертольскую улицу, Илюша там сегодня, приведи его сюда!

Марья кивнула, и, перекинув на грудь толстую, каштаново-рыжую косу, поцеловала мать в щеку: «Сейчас Илюша вам поможет, матушка, а вы отдыхайте, пожалуйста!»

Лиза кивнула головой и часто, болезненно задышала.

Марья бросила один взгляд на мертвенно-белое лицо матери, и, проскользнув в открытые холопами ворота — бросилась вниз по шумной, многолюдной Воздвиженке.

Элияху зевнул, и, закинув руки за голову, открыв глаза, подумал: «Все же хорошо здесь, у Никифора Григорьевича на харчах. И выспаться можно, вся работа по ночам. Однако, — он повернул голову и посмотрел на полуденное солнце в окошке светелки, — надо и вставать, в избу-то опосля обеда народ приходить начнет».

Он поднялся, и, быстро умывшись, потянувшись, высунулся в окно. «Опять же — Элияху посмотрел на быстро бегущий, разлившийся по-весеннему ручей, — и баня тут своя, в городские все же ходить опасно, мало ли что».

Дверь стукнула и томный голос сказал: «Квасу вам принесла, Илья Никитич, и пирогов тако же — с луком зеленым. У всех мясоед, а вы опять поститесь, или что отмолить хотите?»

Он взглянул на черные, заплетенные в толстые косы волосы, на синие, огромные глаза и хмуро сказал: «Спасибо, Василиса Ивановна».

Алые губы улыбнулись. «Одним спасибом сыт не будешь, Илья Никитич, хоша бы приголубили разок, али не нравлюсь я вам?».

От нее пахло свежеиспеченным хлебом. Василиса пристроила пироги на простом столе и подошла к нему.

— Я же вам который раз говорю, Илья Никитич, — девушка отставила руку в сторону и полюбовалась сапфировым перстнем, — сие прихоть моя, ничего вам стоить не будет, и Никифор Григорьевич не рассердится, коли узнает, зря вы, что ли ему помогаете?

— От князя Пожарского, — кивнула она на перстень и, обнажив белоснежные зубы, рассмеялась: «Вот он — пущай платит, и другие бояре — тако же, а я — она внезапно закинула руку ему на шею, и рукав шелковой сорочки спустился до локтя, — я, Илья Никитич, и сердцем любить умею, коли меня любят.

— Василиса Ивановна, — пробормотал он, — я прошу вас, не надо…

— Не надо, — задумчиво повторила девушка и, прижавшись к нему острой, высокой грудью, опустив руку вниз, усмехнулась: «Вижу, вижу, Илья Никитич, не надо».

За пестрядинной занавеской раздались легкие шаги и мужской голос позвал: «Илюша, ты встал уже?»

Василиса мгновенно шмыгнула в соседнюю горницу, а Элияху, стиснув зубы, плеснув ледяной водой в пылающее лицо, ответил: «Да, Никифор Григорьевич».

Марья стояла в дверях кабака, и, бросившись к нему, схватив его за руку, выдохнула:

«Матушке плохо, пойдем, пойдем скорее!»

Он взял нежную, сильную, маленькую ладошку и спокойно ответил: «Ты только не волнуйся.

Я тут, и все будет хорошо».

— Я знаю, — ответила Марья, когда они уже шли вверх по ручью, к Воздвиженке. «Я знаю, Элияху».

Юноша посмотрел сверху вниз в большие, синие, доверчивые глаза девочки и подумал: «Как я мог? Ведь это грех, великий грех. А если бы Марья не прибежала…»

Он помотал головой и услышал подозрительный голос: «А что это ты покраснел?»

— Так, — угрюмо ответил Элияху, — задумался. Что с Лизаветой Петровной?

— Голова у нее кружилась, и кровь выплюнула, — Марья, на мгновение, приостановилась: «А если матушка умрет?», — пронеслось у нее в голове. «Нет, нет, даже думать об этом нельзя, Элияху здесь, он поможет. Я с ним поговорю, вот. В тайности, он меня не выдаст».

Девочка облегченно вздохнула, и, остановившись перед высокими, мощными воротами усадьбы, — постучала в наглухо запертую дверь с узкой прорезью.

Лиза подняла голову с подушки и слабо улыбнулась: «Илюша…, Да мне лучше уже, я вставать собиралась».

Элияху оглядел красивую, прибранную опочивальню, с персидскими коврами на полу, и большой, под шелковым пологом кроватью. Невестка сидела, держа руку свекрови, и юноша, посмотрев на бледное, с темными кругами под глазами, лицо Лизы, подумал: «А ведь и вправду — больной выглядит. Что же с ней случилось такое?»

— Даже и не думайте, Лизавета Петровна, — юноша сбросил кафтан, и, засучив рукава рубашки, вымыв руки в принесенном Марьей тазу, велел: «А ну ложитесь, пусть Марья Ивановна тут останется, а вы — он повернулся к Степе и Марье, — в свои горницы идите, надо будет — позовем вас».