Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

— Ты же соскучился, наверное, — Лиза повернулась и, обняв его, потерлась головой о рыжую, пахнущую свежестью и лесом, бороду.

— Соскучился, — согласился Федор. «Ну да ничего, потерплю, — его рука подняла подол шелковой сорочки, и Лиза, глубоко вздохнув, закусив губу, сказала: «Федя…

— Потерплю, — улыбнулся он, поглаживая ее пониже спины, — зато потом тебя долго от себя не отпущу, Лизавета. А ну спи, — он прикоснулся губами к нежным, белым векам, к длинным ресницам, и Лиза, зевнув, согласилась: «И вправду, надо».

Он лежал, слушая ее спокойное, тихое дыхание, открыв глаза, смотря в хорошо обструганный потолок опочивальни. «Что там Илюха сказал, — холодно подумал Федор, — сии травы за год в могилу человека сводят, а то и менее. Ну-ну, — он едва заметно повернул голову и посмотрел на крупные, яркие звезды, висевшие в ночном небе. На дворе усадьбы лениво лаяли собаки. «Подожду, — Федор накрыл жену меховой полостью и закинул руки за голову.

— Завтра Ксению Борисовну навещу, еще перед заутреней, заодно передам ей икону, что инокиня Марфа, мать государя, для нее послала. Ну, опосля того передам, как дела свои с ней закончу, конечно. А потом и в Дорогомилово наведаюсь, к полуночи, — он усмехнулся и, поднявшись, неслышно выйдя из горницы, постучал в светлицу к младшему сыну.

— Знал, что не спишь, — Федор наклонился и поцеловал рыжие кудри. «Дай-ка мне Федора Савельевича чертежи, тот альбом, что ты сделал».

Он принял от сына большую тетрадь в кожаном переплете, и, взглянув в красный угол, заметил: «А, Стефана Великомученика написал? Молодец, отлично получилось».

— Это не я, — краснея, ответил Степан. «Это мне…, подарок, батюшка».

— Хорошая рука, — одобрительно заметил Федор, и, присев на лавку, сказал: «Вот, посмотри, какой купол у этой церкви, помнишь, ты у меня о Дуомо спрашивал? Очень похожий».

Степа погрыз серебряный карандаш, и, потянувшись за чистым листом, набрасывая очертания здания, вдруг сказал, не поднимая головы: «Батюшка, а вы меня ругать не будете?»

— Это, смотря за что, — хохотнул Федор, и, наклонившись над плечом сына, присвистнул: «А колокольню эту, ты что, с Венеции помнишь? Ты же дитя малое был, как мы уехали оттуда.

Что ты там натворил еще?»

— Помню, — Степа наклонил голову и принялся за ступени у входа в собор. «Я, батюшка, — он глубоко, тяжело вздохнул, — даже и не знаю, как сказать вам…»

Федор полюбовался нежным, красивым лицом юноши. «Как же этого ученика синьора Леонардо звали? Больтраффио, да. Святой Себастьян его — одно лицо со Степой, и волосы такие же, рыже-золотые».

— А ты не говори, — Федор улыбнулся. «Ты парень большой, шестнадцати годов, сам разберешься — что к чему. Как приедем в Италию — сам жить будешь, ну, там и поймешь — что тебе по душе-то».

— Я уже понял, — тихо ответил сын, и Федор, взглянув в его лазоревые глаза, ответил: «Ну и хорошо, Степа».

Марья сидела на постели, скрестив ноги, теребя косу. «Ты меня не ругай, — сказала она хмуро, избегая взгляда Элияху. «Я думала, так лучше будет, я еще с того года серебро откладываю».

— Лучше, — он посмотрел на смущенное лицо девочки, и, поднявшись, пройдясь по горнице, повторил: «Лучше. А то, что батюшка и матушка тебя бы лишились — это как?»

— А то, что Аврааму Господь заповедовал из дома родителей уйти — это как? — дерзко спросила Марья.

— Язык свой прикуси, — посоветовал ей юноша. «Сказано: «Почитай отца своего и мать свою, дабы продлились дни твои на земле». И вообще, — Элияху вздохнул, и устало потянулся, — тебе девять лет, это у тебя, — он помедлил, — пройдет.

— Ничего у меня не пройдет, — зло, шипяще отозвалась Марья. «Твой же дедушка, Никита Судаков — у него не прошло! И ты мне сам говорил про мужа твоей тети, ну, Эстер — что он тоже стал евреем».

— Ему за пятьдесят было, — Элияху присел на скамеечку у кровати и велел: «А ну не хлюпай носом. Бежать — никуда ты не убежишь, я за этим присмотрю, а в Кракове, — он пожал плечами, — ну, поговори с моим отцом, только он тебе, то же самое скажет, что и я — не для тебя это».

Марья вскочила с кровати, и, выпрямившись, как струна, вскинув голову, ответила: «А сие не тебе решать, Элияху Горовиц, и не отцу твоему, а только лишь Богу Единому. И все, хватит об этом, — она со значением взглянула в сторону двери. «Ночь на дворе, спать пора».

— Марья, — он помялся, — я ведь не хотел тебя обидеть…Просто тебе тяжело будет, совсем одной, вот и все.

— Справлюсь, — она сморщила изящный носик. «Я что решила, то и делаю, Элияху. А ты, — алые губы улыбнулись, — езжай в свою Падую, может быть, и встретимся когда-нибудь. Я все равно, — синие глаза заблестели холодом, — как вырасту, так в Святую Землю отправлюсь, сего тогда мне никто запретить не сможет. Вот, — она отвернулась к окну, и Элияху, окинув взглядом горницу, подумал: «Смотри-ка, иконы даже убрала. Только Писание на столе, и все. И крест, наверняка, не носит».

— Ношу, — услышал он холодный, звонкий голос. «А то матушка спрашивать будет. Ты и сам, — она рассмеялась, — носишь».

— Это тут, — юноша понял, что покраснел. «Как приеду в Краков — сразу сниму».

— Вот и я тоже, — она все стояла, глядя на купола Крестовоздвиженского монастыря.

«Спокойной ночи, Элияху».

— Спокойной ночи, Марья, — вздохнул он и неслышно закрыл дверь.

Федор налил себе и сыну кваса и сказал, бросив большие руки на бархатную скатерть, что покрывала стол в крестовой палате: «Ты же, Петька, наверное, думаешь — сердца у меня нет?»

Юноша смешался и что-то пробормотал. «Хорошо, что я письмо бабушке не начал еще, — подумал Петя, — а так бы пришлось ему говорить, не дело это — такие вещи от батюшки скрывать».

— Так вот, — Федор выпил кваса, — есть оно у меня. Только вот… — он оглянулся на закрытую дверь. Усадьба спала, на дворе перекликались сторожа и Петя, посмотрев на отца, — палата была освещена единой свечой, сказал: «Вы не беспокойтесь, батюшка, я Марьюшке ничего не говорил, не знает она…»

— А придется, — мрачно отозвался отец. «Ну да Марья Ивановна у тебя девка умная, поймет.

Так что, — Федор чуть улыбнулся, — все сие дело на вас, Петя, сваливается. Справитесь?»

Юноша вспомнил лазоревые глаза жены, и ее ласковый шепот: «Да я все понимаю, Петруша, ты езжай, куда государь посылает, а я тут ждать буду, так сладко, когда ты возвращаешься…»

— Петька! — резко сказал отец. «А ну слушай меня!».

Петя густо покраснел и торопливо ответил: «Мы все, что надо — сделаем, батюшка, и в тайности, не волнуйтесь, только вот как это обставить…».

— Как обставить, — Федор потянулся мощным телом, — это я тебе расскажу. Сие дело дерзкое и опасное, но, ежели удастся, — он откинулся на отчаянно заскрипевшую спинку большого кресла, — то сего мальчика мы спасем. Иван, говоришь?