Нелли Шульман - Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая

Она вцепилась жесткими пальцами в его плечи: "Как в море. Только свобода, только ветер в лицо, только шелест парусов над головой. Господи, спасибо тебе, спасибо за все".

Сено было мягким, пахло травами и цветами, и она казалась отлитой из лунного света. "Помнишь, — он устроил ее на себе, — я тебе сказал, на корабле, что все остальное, что буду делать с тобой — будет из-за любви?"

Джо отчаянно прикусила руку. Застонав, она закивала коротко стриженой головой. "Вот это, — он рассмеялся, — будет из-за любви, и это, — Джо ощутила его ловкие, сильные пальцы, — тоже".

Потом она встряхнула его за плечи и рыкнула, как львица: "Хочу!"

— Знаю, — муж нежно перевернул ее, — знаю, Черная Джо. Терпи, — он рассмеялся. Джо, потянувшись, обняв его всем телом, потребовала: "Сейчас!"

— Как первые люди, — подумала Джо, — в саду Эдемском. Господи, как хорошо, я вся его, вся и так будет всегда.

Потом он уложил ее на себя. Гладя по стриженой голове, целуя распухшие губы, Иосиф весело сказал: "Два года мне это снилось, каждую ночь, а теперь я намерен наверстать упущенное. Я тебя люблю".

Ее светло-голубые глаза мерцали, как звезды. Она потянулась всем худым, длинным телом, и прошептала ему на ухо: "Я тоже. Мы ведь можем не возвращаться завтра в город".

— Мы и не будем, — он провел пальцами по косточкам позвоночника и развернул ее: "Там есть что-то, к чему ты просто обязана прикоснуться. Вот так, да".

— А еще вот так, — томно проговорила Джо. Он, усадив ее удобнее, услышав ее сдавленный стон, подумал: "Сильнее смерти. Сильнее всего".

Она уже засыпала, угревшись у него под боком, прижавшись щекой к его большой ладони, как вдруг, смешливо сказала: "Завтра окунусь в ручей, как положено, и четыре дня тебе даже трогать меня нельзя".

— Еще чего, — Иосиф шлепнул ее пониже спины. "Руку отбить можно, — ворчливо рассмеялся он. "Потом, когда надо будет сходить в микву — сходишь. Я даже согласен на отдельной кровати спать, благо их у нас целых три сейчас. И прикасаться к тебе — тоже не буду, а пока дай мне, — он нежно прикоснулся губами к ее закрытым векам, — дай мне побыть с тобой, мое счастье. Пожалуйста".

Джо обняла его. Она устроилась на его плече, щекоча ему ухо короткими волосами. "Хорошо, — томно сказала она, — уговорил".

— Девчонка, — ласково сказал Иосиф. "Спи, моя любимая, моя единственная девчонка, — он был не в силах разомкнуть руки, не в силах отпустить ее, — даже на мгновение. Джо, тепло, размеренно дыша, сонно кивнула головой: "Сплю".

Степан поднял голову и прислушался к звукам наверху — дети затихли. Он посмотрел на жену, что сидела со склоненной головой за столом в гостиной: "Я не верю ни одному твоему слову. Это мой старший брат, я его знаю всю мою жизнь, и я ему доверяю. Прекрати лгать, Лея".

Жена посмотрела на огни свечей и ничего не ответила.

— Надо разговаривать с женой мягко, — напомнил себе Степан. "Сказано же — их легче обидеть, они более склонны к слезам".

Он присел рядом, и, взял левой руку ее руку: "Ну, зачем ты это делаешь, милая? Ты же знаешь, я говорил тебе — это мой брат, и я никогда от него не откажусь. Да, он не еврей, но это же совсем неважно".

— Ты его любишь, больше чем меня, — зло сказала женщина. "Ты дочь свою любишь больше чем меня, больше, чем своего сына! Ты меня никогда не любил! Ты женился на мне только потому, что мой отец, благослови Господь память его — был главой ешивы!"

Степан помолчал. Откинувшись на спинку стула, не выпуская ее руки, он поднес к губам длинные, сильные пальцы.

— Нет меры любви, — спокойно ответил он, целуя их. "Нельзя сравнивать одних людей с другими, Лея. Я люблю тебя, и люблю своего брата, просто по-разному. А что касается детей, — он мимолетно улыбнулся, — то я их всех люблю одинаково. Ты же помнишь, что Ривка больше любила Яакова, а Исаак — Эсава. И помнишь, чем все закончилось. Тора велит нам не выделять кого-то из детей, и я этого никогда не сделаю".

Лея обвела глазами шкапы с книгами, полку с серебром, — подсвечники, ханукия, бокал для вина, и всхлипнула: "Тогда, два года назад, мне было очень больно, Авраам. И теперь, — она подышала и вытерла глаза, — я все время боюсь, что это повторится, потому, что ты меня не любишь…, — Лея наклонилась вперед. Смотря на кружевную скатерть, он велела себе не плакать.

Степан поднялся и обнял ее за плечи. "Я сделал ошибку, — тихо сказал он. "Но этого больше не случится, Лея, я тебе обещаю. А женился я на тебе, потому что любил тебя. И люблю, — он погладил ее по укрытой платком голове и улыбнулся: "Пойдем спать, с этой хупой был длинный день".

Но, даже чувствуя, как муж обнимает ее, слыша размеренный скрип кровати, Лея, на мгновение, открыла глаза и, посмотрев в угол комнаты, вздохнула: "Он все равно думает о них, я это знаю. О других женщинах. Мужчины все такие, слабые создания, нельзя им верить".

Муж глубоко выдохнул и замер. Поцеловав ее в щеку, он отстранился. Женщина сдвинула ноги, он встал с кровати. Лея, глядя в непроницаемую черноту спальни, напомнила себе: "Чем строже я буду, тем больше святости наполнит наш дом. Это моя ответственность, только моя. Надо следить за ним, — чтобы он не смотрел на других".

— Я тебя люблю, — раздался тихий голос мужа. Лея, сжав пальцы, стараясь, чтобы у нее не дрожал голос, глотая слезы, ответила: "Я тоже, Авраам".

В кабинете кардинала-префекта Римской и Вселенской Инквизиции, Карло Реццонико, приятно пахло сладостями и кофе.

Невидный прислужник в коричневой рясе, накрыв столик у раскрытого окна, — поклонился, исчезая в двери. Реццонико грузно поднялся. Он махнул рукой второму кардиналу — высокому, седоволосому, в отлично скроенной сутане.

— Засахаренные фиалки, — облизнулся инквизитор, — и миндальные пирожные. Мой повар меня балует. Садись, Алессандро.

Аллесандро Альбани, библиотекарь его святейшества, поиграл изящной серебряной ложечкой, и, глядя в серые глаза Реццонико, отпил кофе: "Ошибки быть не может, Карло. Я сделал анализ научных трудов, что были изданы семь-восемь лет назад. Сравнил их с теми рукописями, что он присылает из своего, — тонкие губы кардинала усмехнулись, — горного убежища. Это он, Джованни ди Амальфи. Стиль тот же, я в этом разбираюсь".

— Кроме тебя, меня и его святейшества, — Реццонико разгрыз фиалку, — об этом никто не должен знать. Он сидит в своей пещере…

— Фонте Авеллано все-таки аббатство, — рассмеялся библиотекарь, — там кельи, дорогой Карло. Но ты прав, очень уединенное место.

— Пусть там и остается, — велел Реццонико. "Большая удача, что он выжил в этой смуте, и еще большая — что потерял память. Очень надеюсь, что она к нему никогда не вернется". Кардинал поднялся и, порылся в бумагах на столе: "Мы его, разумеется, будем печатать под разными именами. У нас есть светские ученые, которые согласятся поставить свою подпись под его трудами".