Александр Балашов - Пророчество Асклетариона

Стефан молчал, глядя, как цезарь натягивает лук уже уставшей от стрельбы рукой.

Домициан задержал дыхание, унял дрожь и выпустил четвертую стрелу. Она впилась в мякоть между указательным и большим пальцами. Стефан вскрикнул от боли, выдергивая стрелу из пригвожденной к стволу ладони.

— Судьба… отбрасывая сломавшийся лук, сказал он. — Переусердствовал…

Кровь управляющего обагрила ствол старой лиственницы.

«Чужая кровь всегда заводит охотника», — подумал император и направился к раненому.

— Вот, возьми мой шарф, герой, — подошел, смеясь, цезарь. — Ты — жив. Значит, на что-то еще нужен богам. И судьбе тоже… На, останови кровь, шарф можешь взять себе, как память об удачной для тебя охоте… И помни о моей доброте.

Он заглянул ему в глаза.

— Будешь помнить?

— Да, мой цезарь… — прошептал Стефан, стягивая повязкой ладонь.

Именно в тот момент, когда Стефан бинтовал кровоточащую рану, ему в голову пришла хитрая мысль: когда пробьет их час, спрятать кинжал под повязкой на левой руке.

Полная луна то ныряла в редкие черные облака, покрывая голые поля мрачным ночным покрывалом, то опять светила в ночи путникам и звездочетам.

Колесные пары отстукивали своё вечное и унылое: «До-ми-ци-ан, До— ми-ци-ан…». Люба мельком взглянула на часы — и задвинула белые шторки вагонного окна — поезд подходил к Туле. Вагон — и даже жаждавший опохмелиться муж женщины в лампасах, генеральши-общественницы, мирно храпел на своей полке.

Когда за хвостом состава остались тульские огни, в купе вернулась проводница.

— В Туле пронесло, — весело сказала она. — Если ревизоры не сядут и в Орле, то благополучно доберешься до дома к шести утра. Так что и на работу, Звездочет, еще успеешь…

— А вот насчет работы я не беспокоюсь, — ответил Максим.

— Работа — это жизнь, — без улыбки на пухлых губах сказала девушка. — Сегодня все насчет её беспокоятся…

— Жизнь — это моя работа.

Люба пожала плечами:

— Если тебе платят деньги, то это и есть работа. Ты же работаешь гадателем? Или — как его? — прорицателем? В нашей деревне, где живет моя бабушка, была знаменитая на всю округу гадалка — бабка Аникуша… За десяток яиц всё расскажет тебе: что было, что есть, что будет. Хоть одно яичко, но — дай. А то не сбудется.

— А ты — гадала?

— Заклинание делала. На сильную любовь, — потупила взгляд девушка.

— Как это?

— Да ничего сложного! — оживилась она. — Ставят три свечи на новую белую скатерть. Читают три раза заклинание и после каждого раза тушат одну свечу…

— Ну и?…

— Ну и читают, например такие слова: «О Предвечный Господь! С умилением молю тебя, сотвори стену высокую, высоту — безмерной высоты. Замкни, Господи, и загради, чтобы раб мой , — она лукаво стрельнула в Нелидова взглядом, — Максимушка, от меня не ушел, другой подруги себе не нашел»…

Она чуть отодвинулась от Максима, но он тут же подвинулся к Любаше.

— А дальше?

— Что — дальше?

— Когда все три свечи будут погашены…

— Тогда нужно открыть форточку и пусть чад, дым с этими словами уходят…

— Помоги, Господи, Божьей рабе Любаше, — сложив ладони, пропел голосом дьяка Нелидов. — Ключ, замок, язык, аминь…

Она сделала круглые глаза:

— А ты откуда наше заклинание знаешь?

— Я ж — звездочет, все-таки…

— Ты конь! И еще даже не сивый мерин. Да на тебе пахать можно!.. А ты девкам гадаешь. За яичко или еще за что…

Максим улыбнулся:

— Успокойся, Любушка, Любушка-голубушка… Никакой я не прорицатель. А Звездочетом меня еще друзья-студенты на худграфе прозвали… За мои звездные этюды. Люблю смотреть на звездное небо, рисовать его… Звезды, как и бесконечность, завораживают.

— А как же прошлое мое узнал тогда? — растерялась девушка. — Ладно, имя, отчество и фамилия на бейджике нарисованы. Тут особого таланта не требуется. А вот про дальние страны и прекрасные города?

— Это ты про географический? Какое ж это предсказание?… Это элементарная наблюдательность. Художник обязан подмечать индивидуальное в типическом. Смотрю на человека и ставлю его в типические обстоятельства. Дальше — импровизация и почти всегда девяностопроцентное попадание в цель. Только смотреть нужно не одними глазами…

Люба отодвинула шторку, загораживая ладошками свет, прилипла к окошку.

— Нет, сперва были звезды, да тучки все заволокли… Дождик моросит.

Ручка двери купе задергалась и показалась взлохмаченная мужская голова:

— Орёл не проехали? — спросила лохматая голова, жалобно моргая глазами. — Когда Орёл?

— Спите, гражданин, спите, — успокоила пассажира Люба. — Я разбужу за двадцать минут. Устраивает?

— О,кей! — кивнул лохмач и растворился в полутемном проеме.

Максим внимательно смотрел на девушку, будто уже делал в уме набросок её тонкого карандашного рисунка, то нанося первые штрихи, то стирая их как неточные, неудачные.

— Жаль… — вздохнула она.

— Что жаль?

— А жаль, что ты не настоящий звездочет или астролог… Девчонкам бы рассказала — умерли бы от зависти.

— Настоящим был только один. И Он, уходя от нас, сказал: « Не ваше дело знать времена и сроки… ». Только Он и был Пророком.

Девушка задумалась.

— А как же втой… этот Акс…

— Асклетарион…

— Ну да, астролог твой с картины? Он — что? Не настоящий?

Максим ответил не сразу. Он смотрел на девушку, думая о чем-то своем, и будто механически, только из вежливости, поддерживал диалог.

— Не настоящий?

— Почему не настоящий? Настоящий. Он ведь не соврал, когда ему мешок золота Домициан предлагал. А выбрал истину, которая — и он знал это — называлась для него «смерть». В этом его настоящность.

Теперь задумалась Люба. Потом, откинув прядь с волос, сказала:

— Ладно, ты мне тут мозги закомпостировал, а ведь в Орле должна сесть бригада ревизоров. Есть такая информация к размышлению. У тебя рублей пятьсот хоть есть?

— Не-а, — виновато улыбнулся Максим. — Ни ломаного грошика за душой.

Она вздохнула:

— Тогда ссадят… Если не соврешь.

Они снова помолчали.

— А кем ты работаешь, коль будущее за деньги не предсказываешь? — спросила девушка.

— Я — художник. Ну, у меня есть заказы, свои заказчики… Бывают, если точнее сказать. Но я на работу не хожу, в привычном смысле этого слова. Куда ходить?

— Выгнали, что ли, с работы-то? — без обиняков спросила Любаша, убирая со стола остатки ужина.

— Раньше в творческой мастерской макеты новых кварталов клеил, чертежи всякие… — сказал Максим, следя глазами за плывущей за вагонным окном луной. — Не сошлись характерами с главным… Пришлось уйти.

— Ты, небось, ему нехорошее будущее предсказал, — улыбнулась Люба.

— Ничего я ему не предсказывал. Так предначертано.