Александр Балашов - Пророчество Асклетариона

Домициан натянул тетиву, на мгновение задержал дыхание и пустил стрелу в цель. Козочка споткнулась о траву, но не упала, а лишь волчком закружилась на месте. Стефаний было бросился к мишени, чтобы добить бедное животное и тем самым избавить его от мук, но император в азарте крикнул:

— Берегись! А то и тебе рога наставлю, Стефан!

И с этими словами он пустил в голову дикой козы еще одну стрелу.

— Господин! — весело закричал босоногий мальчишка. — У этой козочки сразу выросли рога! Из ваших стрел, господин!

Свита приветствовала блестяще попадание одобрительными возгласами:

— Да здравствует цезарь! Будет долог век меткого и удачливого Домициана!

Когда император одной стрелой завалил крупную самку, он ласково сказал Стефану:

— Мне говорили о твоей беспримерной отваге, когда ты убил льва, прорвавшегося с гладиаторских боев карликов с дикими зверями в амфитеатр к зрителям… Врут или говорят правду?

— Правду, государь… — скромно поклонился Домициану Стефан.

— Ну-ну, только не надо скромничать, опускать долу глаза свои, — поглаживая лук, сказал император. — Ты же не весталка Валерия, которая ставит свое целомудрие весталки превыше всех добродетельных качеств своего императора…

Цезарь перешел на шепот:

— А скажи, Стефан, ты был бы не прочь заняться постельной борьбой с этой жрицей богини Весты? А? Её целомудрие будит желание.

— Но тогда весталку должны казнить по древнему обычаю , за прелюбодеяние преступницу должны заживо погрести в подземелье с жалким запасом пищи, — ответил Стефан.

— Так накажут же её, а не тебя… Минуты любовной истомы, счастья и наслаждения того стоят, дружок…

— А угрызения совести?

— Пустое… Это Плиний и другие писатели сказки про угрызения придумали. Нет никаких угрызений! Есть только право сильного. А значит — уверенного в себе человека. Основной закон Римского права.

— Откуда мне всё это знать, господин, — прикрыл глаза Стефан. — Я ведь просто вольноотпущенник, даже не римский всадник.

— Ты хитрая бестии! — захлопал в мягкие ладошки Домициан. — Но ты своя бестия. Готов ли ты мне сослужить любую службу?

Стефан, чувствуя подвох, медлил с ответом.

— Отвечай: готов? — обернулся он к холопу.

— Да, мой цезарь! — ответил управляющий, понимая, что других слов император от него не ждет.

Домициан великодушно улыбнулся Стефану.

— Моя сестренка преподнесла всем нам, как я теперь вижу, большой сюрприз, подарив своего управляющего мне. Лучшего подарка нельзя и придумать — умён, угодлив и знает своё место, как пёс ученый. Я доволен твоей службой. Но у каждого — своя судьба. Ты веришь в свою счастливую звезду?

— Да, мой цезарь… — облизнул пересохшие губы вольноотпущенник.

— И я — верю. В свою счастливую звезду. И признателен тебе за твою веру в себя. Но, Стефан, я буду еще признательнее и добрее к тебе, коль ты, докажешь мне эту веру делом и подставишь сейчас в качестве мишени свою ладонь. Докажи, что судьба не ошиблась в своём выборе. Я — меткий стрелок. Ты — под счастливой звездой. Чего нам бояться?

— Что, мой император? — не понял Стефан. — Что поставить в качестве мишени?

— Ну, не твою толстую задницу, в которую просто невозможно не засадить стрелу! Ха-ха… Подставишь ладонь с растопыренными пальцами. А я всажу четыре стрелы между ними. Идет?

Управляющий Домициллы переминался с ноги на ногу. Он не ожидал такого упражнения в стрельбе из лука. Даже такой меткий стрелок, как Домициан, мог запросто промахнуться и убить Стефана.

— Парфений! — позвал своего спальника-громилу цезарь. — Отведи Стефана вон к тому дереву! И помоги растопырить ему окаменевшие от страха пальцы… Ха-ха-ха… Он, как я вижу, только среди продажных девок может геройствовать. Жаль, что старшая весталка Корнелия не назвала твоё имя среди своих любовников, с кем прелюбодействовала прямо в храме рода Флавиев и, разумеется, была наказана по древнему обычаю предков. [20] (Прим. автора). Весталки должны были быть девственницами. Если весталка нарушала обет целомудрия, то её нельзя было наказать смертной казнью. Домициан применял «древний обычай предков», который состоял в том, что преступницу заживо погребали в подземелье с ничтожным запасом пищи; таким образом, номинально Домициан это не считал смертной казнью. А то бы засекли и тебя розгами, вольноотпущенник Стефан, как и твоих «молочных братьев»… Ха-ха.

Цезарь сегодня был в ударе. Стефан знал: веселость императора оборачивалась жуткой жестокостью для его подданных. Но послушно шел к лиственнице вслед за гигантом Парфением. Спальник поманил пальцем вольноотпущенника поближе, припечатав его руку к могучему стволу. Стефан сам растопырил пальцы как можно шире, не веря, что с такого расстояния можно послать все четыре стрелы точно между ними.

— Готово? — задумчиво поглаживая тугой лук, спросил цезарь.

— Готово! — прокричал Парфений, поправляя на дереве левую руку управляющего с растопыренными пальцами. Спальник отбежал подальше от мишени.

— Теперь проси меня, умоляй своего государя, чтобы я сохранил тебе жизнь! — засмеялся Домициан. — Я так люблю, когда меня умоляет мой любимый народ. Я просто таю… Я прямо-таки исхожу любовной влагой! Что там Юлия с её постельными играми!.. Полрима за то, чтобы вновь написать эти волшебные слова: « Государь наш и бог повелевает…». [21] Так Домициан начал однажды правительственное письмо от имени прокураторов Рима: «Государь наш и бог повелевает…». Такой же преданности я жду и от своего народа. Я не могу устоять, чтобы не исполнить любую просьбу любого подданного, если он подобающим образом меня попросит… Все помнят, как я помиловал заговорщика Юлия Кальвастера [22] (Прим. автора) Тацит упоминает, что Домициан действительно помиловал двух видных заговорщиков, не назвавших имена своих сообщников — трибуна сенаторского звания Юлия Кальвастера и одного центуриона: стараясь доказать свою невиновность, они притворились порочными развратниками, презираемыми за это и войском и полководцем. . За правду. Превыше всего я ценю правду!

Стефан молчал.

— Ну же! Всего каких-то три-четыре жалких слова или жизнь? Ну, пожалобнее, пожалуйста… Пусть в страхе вздымается твоя грудь. Это прибавляет искренности, Стефан! И погромче шепчи, во весь голос. Глас народа — глас богов!.. Что? О чем ты меня умоляешь? А? Я не слышу.

Побелевшие губы Стефана беззвучно шевелились, но слова не вылетали из них, а вместе с обильной слюной страха падали на траву под ноги вольноотпущеннику.

Домициан выпустил три стрелы. Они точно впились в ствол дерева между пальцами управляющего.

— Я не слышу твоей просьбы! — прокричал Домициан, целясь в сердце непокорного вольноотпущенника. — Проси меня! Проси и я исполню!