Дмитрий Семакин - Сага о мятеже на «Баунти» и об острове Питкэрн. Том I

Впрочем, Моррисон пишет, что настроение матросов заметно улучшилось, когда по их просьбе им стали выдавать положенную порцию рома, отныне не разбавленного водой.

На какое-то время туман рассеялся, и взорам изумленной команды предстала суровая и величественная панорама заснеженных холмов Терра дель Фуэго — по одну сторону пролива, и зловещие обрывистые скалы острова Штатов — по другую. До легендарного Мыса Горн (а, следовательно, и до вожделенного Тихого Океана) оставалось не более ста миль. В хорошую погоду и при попутном ветре это расстояние судно могло преодолеть всего за сутки.

Но тогда, в конце марта, ветер был встречным. Прошла целая неделя лавирования и маневров, прежде чем сильный зюйд-вест внезапно сменился на могучий норд-ост. 31 марта он подхватил «Баунти» как щепку и быстро понес в открытый пролив Дрейка. Не успел экипаж опомниться, как буквально за несколько часов судно проскочило меридиан Мыса Горн и — вошло в Тихий Океан. Команда ликовала.

Однако, как выяснится уже на следующий день, не тут-то было. Северо-восточный ветер так же резко и непредсказуемо сменился на противоположный, и посреди антарктического океана перед носом «Баунти» выросла стена из огромных волн и снежного урагана. Такова была «первоапрельская шутка» Великого Тихого.

Мыс Горн — крайняя южная оконечность одноименного чилийского островка и архипелага Огненная Земля в целом — строго говоря, самой южной точкой южноамериканского континента не является [21] Небольшая группа островов Диего Рамирес, также принадлежащая Чили, расположена в проливе Дрейка еще южнее, в шестидесяти милях от Мыса Горн. Геологически именно эти скалы являются крайне южной оконечностью южноамериканского континентального шельфа. . Но на протяжении вот уже почти четырехсот лет этот высокий скалистый утес символизирует «край земли». Именно здесь Атлантический Океан встречается с Тихим, и от этих «объятий» содрогаются скалы. Здесь дуют самые сильные морские ветры и свирепствуют самые страшные шторма. Высота волн может достигать 30 метров, а скорость ветра — до 100 км/ч. Здесь всегда пронизывающе холодно и убийственно сыро. Это место считается одним из самых опасных на Земле. Тут на дне покоятся останки сотен судов и тысяч моряков, погубленных негостеприимными водами — это, пожалуй, самое большое на планете кладбище затонувших кораблей.

Обогнуть Мыс Горн — и по сей день мечта любого моряка. Это все равно, что успешно сдать нелегкий экзамен на мужество и профессионализм. В течение последних столетий так называемые «кейпхорнеры» (или, по-русски, «мысгорновцы» — те, которым удалось одолеть это место) считаются матросской элитой, настоящими морскими волками. Всякий, прошедший из одного океана в другой через Мыс Горн, имеет право носить золотую серьгу в ухе и соответствующую татуировку на плече, а в портовом кабаке — класть ноги на стол.

Но морякам «Баунти» прокалывать уши было пока рановато. Тихий Океан, пропустив корабль мимо коварного мыса, тем самым заманил его в ловушку. Судно оказалось в эпицентре жуткой снежной бури, причем в самое неподходящее для этого время — в начале антарктической зимы. Великий Пасифик, упорно не желая пускать Блая и его команду к себе, обрушил на «Баунти» всю свою безжалостную мощь.

На следующий день, 2 апреля, Блай записывает: «В шесть утра шторм превзошел всё, с чем мне приходилось сталкиваться раньше, и выше волн я никогда до этого не видел…».

Хейвуд (из письма родителям): «…никакие волны ни в одной из известных частей света никогда не сравнятся по высоте и продолжительности колебаний с теми, что мы встретили у Мыса Горн; старейший моряк на борту никогда не видел чего-либо подобного им, хотя мистер Пековер (наш канонир) принимал участие во всех трех плаваниях капитана Кука…».

В ночь на 4 апреля в судовом журнале отмечена самая низкая температура за всё плавание: 32 °F (ноль по Цельсию).

6 апреля погода ненадолго успокоилась, и команда смогла немного передохнуть. Откуда ни возьмись, появились альбатросы, голубые буревестники и цесарки. В своей книге Блай описывает любопытный способ, каким матросы пользовались, чтобы поймать этих птиц. За корму выбрасывался длинный линь с рыболовным крючком на конце и с приманкой, прикрепленной на фут-другой выше. Как только птица садилась на воду и хватала наживку, линь резко подсекали, и тяжелое на подъем пернатое существо элементарно попадалось на крючок.

Надо думать, что моряки ловили птиц как рыбу не только ради развлечения — после первых дней страшной пурги им было явно не до веселья. Раздобыть бы себе добавку к скудному и невкусному ежедневному рациону…

Вскоре «Баунти», значительно продвинувшись вперед, достигла, как выяснится позднее, сначала самой южной точки своего путешествия — 60°19′ южной широты и 76°04′ западной долготы (7 апреля), а затем и самой западной: 59°31’S — 76°58’W (9 апреля). Затем шторм возобновился с новой силой, опять подул ураганный встречный ветер, и судно снова стало сносить назад.

Моррисон: «Погода продолжала ухудшаться каждый день; град, ливень и мокрый снег или даже крупные хлопья, наполовину сформированные изо льда, попеременно сменяя друг друга сильными порывами, часто заставляли нас прятаться за голыми мачтами и решетками люков; а волны перекатывались через нас такими мощными валами, каких не бывает в северных широтах, и периодически закрывали солнце в 20° над горизонтом, сотрясая корабль так жестоко, что люди не могли устоять на палубе без помощи веревки…».

Далее помощник боцмана перечисляет всех пострадавших: врач Томас Хагган упал с лестницы и вывихнул плечо; буквально то же самое на том же самом месте спустя несколько дней произошло с матросом Ричардом Скиннером; а старшина-рулевой Питер Линклеттер, сброшенный волной в носовой люк, повредил спину и потом жаловался на боль в течение всего плавания.

Кроме этих жертв Моррисон упоминает еще двоих, покалечившихся не по вине стихии.

Дело в том, что капитан Блай, проявляя заботу о команде, распорядился поддерживать огонь на камбузе круглосуточно, чтобы матросы могли сушить промокшую и заледеневшую одежду и греться сами, а также приказал подавать на завтрак горячую пищу — пшеничную похлебку и ячменную кашу. Так вот, Моррисон пишет, что в сутки на весь экипаж (46 человек) приходился всего один галлон (4,5 литра) похлебки и 2 фунта (чуть больше девятисот граммов) каши — соответственно, всего по десять граммов первого и по двадцать второго. Не мудрено, что вокруг раскаленной судовой печки кипели нешуточные страсти. Продрогшие, мокрые и злые матросы готовы были биться на каждый глоток спасительного горячего.

Корабельный повар (кок). Рисунок XVIII века.