Гэри Паулсен - Побег в леса. История мальчика, который выжил [litres]

Ехать на поезде было не так уж плохо, хотя он всё ещё скучал по Эди и Сигу и думал о них каждый день, всё время, каждую секунду. Мальчик успел перебывать на стольких поездах, что они его уже не удивляли.

Здесь тоже ехали раненые, но этот поезд почти не делал остановок: он был специальный, скорый , и шёл через всю страну. В этом поезде даже можно было по-настоящему спать.

К тому же ему дали собственную койку у окна. Он лежал на этой койке, прикреплённой к потолку, и смотрел в окно на пролетающие просторы. Это вроде как отдых на природе, но не совсем. Иногда это помогало отвлечься от мыслей о Сиге, Эди и ферме. Поезд двигался на запад. Дважды он видел настоящих ковбоев на лошадях.

В общем, не так уж плохо.

Ещё там был вагон-ресторан, где кормили красивой едой. Там были блестящие серебристо-белые скатерти и маленькие тёплые печенья. Они ломались на три части, а масло подавали маленькими кубиками, на которых были выдавлены цветочки. Мальчик подумал, что это бы понравилось Эди.

Всё хорошо.

А ещё был вагон-бар, где его мать неустанно пила и общалась с мужчинами, которые покупали ей напитки, а ему колу в прозрачных стаканах и со льдом, от которого по стакану стекали холодные капли воды. Было видно, что мужчины хотели, чтобы, получив колу, мальчик ушёл, а они могли бы пообщаться с его матерью. Ему не приходилось залезать на столы и петь, от него требовалось только уйти и не путаться под ногами. Поэтому он мог свободно гулять по поезду.

За окном было на что посмотреть. Они проезжали горы и реки, а когда поезд, объезжая огромное озеро, изогнулся на повороте, мальчику показалось, что он идёт прямо по воде. Постепенно он перестал плакать от тоски по Сигу и Эди, хотя слёзы всё ещё подступали вместе с яркими воспоминания о том, как он победил гусей или как заснул на плече у Сига. Мальчику хотелось знать, как там его дядя и тётя и как поживает бабушка, но в его жизни уже хватало резких и непонятных умолчаний и уходов. Он знал, что нельзя спрашивать.

А потом они приехали в Сан-Франциско.

Ночью, в густом тумане. Они должны были сесть на корабль до Филиппинских островов, но он пока не был готов принять пассажиров, так что мать мальчика нашла очень дешёвый отель на краю чего-то под названием Чайна-таун [23], рядом с рынком, пропахшим горелым жиром.

Люди там были довольно добры, но мальчику стало плохо и его тошнило – как он думал, от запаха горелого жира. Но потом у него по всему телу появились гнойные прыщи, и ему сказали, что это ветряная оспа.

«В полном расцвете», как заметила осматривавшая его медсестра. Как будто это был какой-то дурацкий цветок. Мать рассердилась, будто мальчик подхватил ветрянку специально, просто чтобы испортить ей плавание на, как она выражалась, «роскошном лайнере». Она рассердилась ещё больше, когда власти сказали ей, что мальчика нельзя выпускать за границу, пока он полностью не вылечится. По их словам, болезнь может передаться населению другой страны и потенциально убить миллионы, и нужно от двух недель до месяца, чтобы мальчик стал не заразным.

А корабль отплывал через неделю.

Вот.

Выходило, что им придётся нюхать горелый жир ещё по меньшей мере месяц.

Но его мать поговорила с кем-то, кто поговорил с кем-то ещё, и встретилась с капитаном судна в баре, пока мальчик оставался в отеле в одиночестве. Люди, которые были к нему очень добры, теперь большую часть времени избегали его, боясь заразиться. Боялись настолько, что дважды в день просто подходили к его комнате и оставляли на пороге миску горячего липкого риса, часто с жирным мясом или овощами, втыкали туда две деревянные палочки, стучали в дверь и уходили. Мать же в отеле почти не бывала. Китайскими палочками он пользоваться не умел, поэтому просто выгребал ими еду через край миски себе в рот. Мальчик думал, что люди слишком бурно реагируют на его болезнь, но, посмотревшись в треснутое зеркало над умывальником, признал, что выглядит откровенно жутко. Весь сплошной нарыв с гнойниками. Он думал, что если ему придётся прожить так целый месяц, он выживет из своего маленького ума, как сказал бы Сиг.

Но дней через пять или шесть, ночью, когда стоял густой туман, его разбудили осторожными толчками. Это была мать и какой-то мужчина.

– Просто лежи и не двигайся, – прошептала мать. – Мистер Ригс завернёт тебя и понесёт.

Не одеяло и не ковёр. Грубый брезент, который пах, как и незнакомец, маслом, жиром и чем-то ещё. Новой водой. Солёной водой. И ещё чем-то рыбным. Тухлая рыба и солёная вода.

– Куда… – хотел спросить он, но мать перебила его, накинув брезент ему на голову так, что он перестал что-либо видеть.

– Мы идём на корабль, – сказала она.

– Но они же сказали, что нам нельзя отплывать, пока…

– Мистер Ригс – капитан корабля, и он сказал, что всё будет в порядке. А теперь не двигайся и молчи .

Они сделали это с ним той тёмной ночью. Они положили его, всё ещё завёрнутого в брезент, на заднее сиденье машины. Мальчик не видел, куда они едут, но когда машина остановилась, Ригс вытащил его и понёс на плече, как свёрнутый ковёр или мешок с припасами. Запахи смазки и соли становились всё сильнее, где-то поблизости низко ворчали моторы. Его несли по наклонному трапу, и он чувствовал, как по-новому движется тело Ригса. Звук моторов нарастал, становился громче, окружал. Они спустились по крутой лестнице и пошли по коридору. Голова мальчика то и дело билась об стену или скользила по ней. Короткий поворот, пауза – и Ригс поставил его на ноги, сняв брезент.

Глаза резанул белый свет, настолько яркий, что в глаза будто воткнулись иголки. Пустой, резкий белый свет. Он поморгал и наконец приспособился к освещению. Он увидел, где находится – и растерялся.

Маленькая стальная камера, выкрашенная в белый цвет, с двумя койками на боковой стене и туалетом и раковиной, приваренными к дальней. Одна лампа, одна невероятно яркая лампа свисала с потолка, и поскольку всё – стены, потолок, койки – было покрашено в белый, свет казался почти невыносимо ярким.

Здесь не было никакого выхода во внешний мир, и у него не было ни малейшего понятия, где он находится. Он хотел спросить, но Ригс указал на нижнюю койку и сказал:

– Тебе придётся пожить здесь.

– Но где мы?

Его мать стояла рядом с Ригсом.

– На корабле, – сказала она. – Капитан позволил нам взойти на борт, несмотря на некоторые дурацкие правила, но тебе придётся сидеть тут, пока…

– Пока что?

– Пока я не скажу, что можно выходить, – сказал Ригс непререкаемым тоном.

Теперь, когда мальчик смог его рассмотреть, он увидел, что запах Ригса – запах смазки, соли и рыбы – ему подходил. Он выглядел так, будто его небрежно собрали из старых запчастей. Сутулый, но сильный, грубый, как запах, и полностью привыкший, что его приказам подчиняются беспрекословно.