Лидия Обухова - Пограничные характеры

— Вот олень бегал, — говорит он. — А это след лягушки.

Теперь и мы видим бесформенные отпечатки плоского брюха.

— Здесь мышь копала…

— Вы часто встречаете крупных зверей? — спросили мы у него.

— Часто. Но не очень близко. Вчера рысь дорогу перебежала. Такая длинная кошка. Припала к земле и проскочила.

— Рысь людей не трогает?

— Нет. Если на нее не нападают. Теперь чаще люди зверей трогают, чем звери людей. Правда, с одним солдатом был случай в наряде. Натолкнулся на него зубр, и чем-то он ему, зубру, не понравился. А зубр, когда злится, язык высовывает, он у него синеватый, как будто чернил наелся, и лижет языком ноздри. Тут уж надо за деревьями хорониться. Нашему солдату пришлось с полным вооружением убегать, ведь в зубров стрелять нельзя. А зубр не отстает. Тогда солдат на дерево влез и там отсиживался. Он сам из Ленинграда, городской. Будет и детям и внукам рассказывать, как с зубром сражался…

Мы прошли вдоль контрольной полосы и вернулись на заставу: зубриных следов не оказалось. Похил доложил об этом с нескрываемой радостью: он знал, что научные работники Беловежского заповедника обрадуются этому не меньше.

Всегда есть люди, сокровенная склонность которых выражена достаточно определенно. И в своем любимом деле, даже при покладистом характере, они тверды и непреклонны.

Еще спозаранку, когда застава почти вся спала после ночных нарядов, по травянистому заднему двору несколько раз промелькнула взад и вперед гибкая фигура с ведрами, распояской и в тапочках на босую ногу. Что-то очень озабоченное было в этом молодом человеке. Увидев майора, он подошел к окну и, словно не заметив чужих, проворчал укоризненно.

— Когда же врач будет, товарищ майор? Худая совсем Машка! Пропадет. Жалко.

К нашему удивлению, майор не рассердился на неуставной разговор, а самым мирным, успокаивающим тоном ответил, что врача сегодня привезут.

Вскоре грозные ланцеты уже кипели в кастрюле, больная нога коровы была разрезана, и белые хлопья марли пятнались кровью и гноем.

Машка лежала на траве с глазами, полными слез, а ее голову держал Флюр, покровитель заставских животных.

Флюр — башкир. И тоже иногда ворчит на пущу: в Башкирии воздух суше!

Флюр любит своих подопечных: корову Машку, телку Тоню и коня Ларя.

— Он относится к животным исключительно, — в один голос твердили майор и старшина. — Никогда их не обидит. Даже если рассердится, то хворостиной мимо махнет. Свистнет — корова бежит на зов, как собака — знает время дойки.

— Вернетесь домой, учиться будете? — спрашиваем мы Флюра.

— Специальность можно приобрести и в колхозе, — неопределенно отвечает он.

— А какую? Может, ветеринара?

И вдруг Зиганшин легко краснеет сквозь смуглую кожу.

— Мечта у меня, — застенчиво говорит этот любитель животных. — Шофером хочу стать.

Вот тебе и раз: последний из могикан, и тот…

Флюр оправдывается: время такое, мотор, а не лошадь, решает все.

И с ним приходится согласиться.

Старшина Гурий Васильевич Рыжиков, как и полагается старшине, человек хозяйственный, приглядчивый и практичный. Сразу после войны он солдатом попал в этот отряд, прикипел сердцем к белорусской земле, к пограничному бытию, да так с тех пор и несет здесь службу. Широкоплеч, широколиц, длиннорук. Держится уверенно и солидно, В разговоре нетороплив. Улыбка у него охотная, с хитрецой.

Гурий Васильевич родом из-под Владимира. Давно оторвался от села, но дела совхоза волнуют его по-прежнему. Раз в год ездит туда «на ревизию», наблюдает, сравнивает. За последнее время жизнь совхоза круто улучшилась. Народ побогател, обстроился.

— Проблем, однако, там невпроворот, — рассказывает Гурий Васильевич. — Были проблемы бедности, а теперь проблемы богатства. Скажем, машин столько, что женщинам уже нечего делать. Бабы же наши без работы сидеть не привыкшие. Я советовал землякам: стройте сами перерабатывающие заводы. И совхозам польза, и людям занятие.

И об окрестных колхозах старшина знает многое: какие у кого земли, где что растет, каковы урожаи, удои, привесы, кто клуб строит, а кто школу… Солдаты любят в неурочное время потолковать с Гурием Васильевичем об оставленных хозяйствах, обсудить письма и планы, посоветоваться о будущем.

Но это — в неурочное время: его не так много у пограничников, а у старшины, если не спит, и подавно: все сутки — урок. И хозяйственных хлопот хватает, и чисто военных. Командиров-то на заставе всего двое: Куплевацкий да Рыжиков, заместитель начальника в отъезде. Поэтому вечно занят старшина и если не в поездке, то постоянно видишь, как спорым, размеренным шагом спешит куда-то. Но, между прочим, на вызовы майора является бегом и приказы бегом исполняет: как для примера молодежи, так и по привычке старого солдата.

Пущу Гурий Васильевич знает получше иных егерей и лесников. Он незаурядный следопыт и, как с уважением сказал о нем начальник заставы, ориентируется в событиях мгновенно, умело действует по обстановке.

Есть у Гурия Васильевича здесь и отдельный, только ему принадлежащий мирок: его семья. Двое детей родились и выросли на заставе. Старшая дочь уже окончила десять классов, отъехала от семьи, работает на трикотажной фабрике.

— На выданье дочка, — говорит старшина, и чисто отцовское, общее у людей всех профессий озабоченное выражение появляется у него на лице…

В пять часов вечера на заставу приехал председатель соседнего колхоза Константин Прокофьевич Сермяжко. Это улыбчивый человек среднего роста, с крупными, широко расставленными глазами и энергичным ртом. Вот как представил его майор, когда все свободные от службы пограничники разместились в ленинской комнате:

— Сейчас проходит целая серия встреч с людьми старшего поколения — участниками войны, партизанами. Их биографии, боевые подвиги уже стали частью истории нашей Родины. Сегодня у нас в гостях председатель колхоза имени Ленина. Все мы знаем это хозяйство.

Немногословный майор на этом кончил и сел, а председатель колхоза поднялся. Весь день было довольно жарко, а тут еще вечернее неостывшее солнце стало бить в окна. Сермяжко неприметно обтер лоб. Как мы потом узнали, он не был записным оратором. Много лет после войны рта не отрывал, и лишь приезд его старого командира, написавшего, кстати, книгу о партизанских днях, где и Константину Прокофьевичу отведена страница, сломал эту печать скромного молчания. Кажется, впервые односельчане узнали, что за человек на самом деле их веселый, напористый председатель!

— Спасибо, — сказал сейчас Сермяжко. — Что сумею, расскажу.