Поль Монтер - Дитя нуайяд

– Да… ― протянула она. ― Но что мне с ним делать? Он весь горит. Не удивлюсь, если отдаст Богу душу к вечеру.

– Не будь дурой, Клодин, ― хмыкнул гость. ― Если парень помрёт, то говорить не о чем. Но если выживет, то выгода выйдет недурная. У него может быть родня. Неужто господа пожалеют деньжат за спасение сопляка? А если никого не осталось, то твоя армия пострелят пополнится новым воякой. И ко всему, мальчонка прехорошенький. Я мог бы обучить его своему ремеслу. Вообрази только, разве можно заподозрить в краже такого ангелочка?

Клодин Бернадет на минуту задумалась, её пронырливые глазки сверкнули жадностью.

– Эй, лентяи! Поставьте греть воду да тащите сюда мою настойку. Да, поройтесь в узле для старьёвщика. Надо переодеть мальчонку в сухое.

Получив по оплеухе, Хворостина и Беспалый юркнули прочь. Меж тем Теодор вновь застонал, и старуха, смочив видавший виды платок, отёрла его пылающее лицо.

***

Юный герцог и сам не знал, сколько дней он метался в жару и забытьи. Лишь изредка ощущал на лбу спасительную прохладу от влажной тряпицы да жадно приникал потрескавшимися губами к стакану с водой. В его ногах лежал нагретый камень, и источенное молью одеяло покалывало кожу. Ненадолго приходя в себя, он совершенно не понимал, где находится и довольствовался лишь тем, что пока ещё жив, а стало быть, исполняет материнский приказ. Когда он начинал бредить, мамаша Бернадет склонялась к его лицу в надежде, что по отрывистым фразам сможет разузнать о найдёныше куда больше чем прежде. Но больной почти всё время звал мать да бормотал молитвы.

– Ну и дела, – пожимала плечами старуха. ― Сроду не видала паренька, что вечно поминает Господа. Словно мы священника приютили. Как думаешь, Жоффрей?

– Оставь, Клодин, ― отмахивался Паук. ― Господа вечно таскают своих отпрысков на службы. Главное, чтобы он не попался на глаза Кривому Жаку. Ему вечно достаётся самая шустрая ребятня и самые смазливые шлюхи. Возможно, Господь решил и о нас позаботиться.

Пожалуй, сильнейшая простуда, вызвавшая лихорадку, легко уморила бы несчастного беглеца. Но герцогиня Борегар не зря решилась отправить сына в рискованный побег. При всей своей материнской любви к старшему сыну женщина от души надеялась, что упрямый нрав, ум и отвага помогут Теодору выбраться из любой переделки. Утончённая внешность мальчика могла ввести в заблуждение любого, кто его видел. В свои годы он весьма уверенно держался в седле и недурно владел шпагой. Но к досаде отца, солидного грузного господина Шарля, слишком много времени проводил за играми со сверстниками, которые, увы, вовсе не принадлежали к знатным фамилиям. Герцог сетовал, что сын носится по перелеску словно простолюдин в окружении деревенских ребятишек. Но красавица Мари-Аньес лишь одаривала супруга чарующей улыбкой и заявляла, что Теодор растёт настоящим мужчиной. Что дурного, если мальчик предпочитает свежий воздух душной комнате особняка? По крайности, он здоров и с его немного смуглого лица не сходит румянец. Он достаточно гибок и ловок и вовсе не похож на манерных капризных отпрысков знакомых.

– Уверяю вас, дорогой, ― ворковала она. ― Если Тео окажется посреди леса ночью, то с лёгкостью устроит себе ночлег, раздобудет еды и счастливо избежит встречи с диким зверем.

– Ах, любовь моя! Вы говорите ужасные вещи! ― возмущался Шарль. ― С какой стати герцогу Борегару ночевать в лесу, да ещё и в одиночестве? Даже если в поездке случится поломка экипажа, уж, наверное, лакеи сумеют позаботиться о хозяине.

Но герцогиня лишь кокетливо приподнимала бровки, и господин Шарль мигом прекращал спор. Он был в летах и буквально обожал свою юную супругу. И под вечным покровительством матери Теодор не знал отказа ни в чём и продолжал вести себя так, как считал нужным. Конечно, он любил и уважал отца, но невидимая нить связывала его с матерью гораздо прочнее. Известие о казни герцога потрясло мальчика до глубины души. Он никак не мог представить, что такого порядочного и благородного человека, как Шарль Борегар, могли повесить, словно жалкого воришку. Теодор испытывал смешанные чувства: ненависть к убийцам и страх за мать и брата, и до конца не верил, что их всех коснётся карающий меч Конвента. В его голове не укладывалось, как можно нарушить верность королю! Пожалуй, кюре совершенно прав, господа, что учинили подобное, ― посланники ада. Иначе как объяснить преступления, которые они творят? В течение короткого времени в голове у мальчика всё перемешалось и превратилось в один затяжной кошмар, где правила смерть и творилось беззаконие. На его глазах рухнул целый мир, казавшийся незыблемым. Он не смог бы точно воспроизвести все события, ибо память запечатлела лишь отрывки, что врезались в неё навечно. Грубые солдаты, вышвырнувшие семью герцога из особняка, едва ли не пинками погнав по улице. Висящий в петле кюре из часовни святого Марка. Отчаянные крики баронессы де Моруа, что вцепилась в камзол супруга и не давала солдатам увести его. Один из них ударил женщину мушкетом, и несчастная упала на развороченную копытами лошадей землю, обливаясь кровью. Юная кузина Дениз, что, оказавшись в забитой до отказа тюремной камере, буквально спустя одну ночь начисто утратила рассудок и с совершенно пустым взглядом сидела на одном месте, покачиваясь, словно заводная игрушка. И лишь изредка она принималась плакать, жалея, что сильный дождь побил в саду гортензии. Теодор даже не мог вспомнить, когда его и ещё нескольких человек переправили на старый корабль. Тогда же умер младший братишка. Франсису едва минуло четыре года. Кажется, именно в тот момент ему показалось, что мать сошла с ума, как бедняжка кузина. Она не проронила ни слезинки, её тонкое лицо будто окаменело.

– Никому не говори, что брат мёртв, Тео. Когда принесут еду, возьмёшь его порцию себе. Франси она больше не нужна, а ты должен выжить. ― Теодор едва и сам не сошёл с ума, услышав эти слова из уст герцогини и в придачу произнесённые ровным тоном. Словно речь шла о чём-то обыденном.

И теперь, лёжа в жалкой конуре в дальнем и бедном квартале Парижа, юный герцог отчаянно цеплялся за жизнь, борясь с сильнейшей простудой и постоянными кошмарами, возникающими в отяжелевшей от жара голове. Спустя две недели он наконец открыл глаза и с удивлением обвёл взглядом закопчённые стены, заляпанное грязью оконце под самым потолком, облезлый комод и стул, на котором дремала старуха, укутанная в побитую молью шаль. Заслышав шорох, она подняла голову и, легко вспорхнув со стула, подошла к лежанке.

– Глазам не верю! Младенчик, а ты оказался куда крепче, чем мы думали. Вот умора! А я уж собиралась отправить Беспалого за поминальным веночком. Вчера ты был совсем плох. Скажу тебе по совести, дохляк, ты здорово меня удивил. Наверное, тебя поили молоком кобылицы. Я видала мужчин, что, прометавшись в лихорадке, всего через три дня отдавали Богу душу.