Влада Билоус - Когда придёт Человек

Максим, на вид немного старше Владимира (ему было 33), подошел к трибуне и, приняв из рук президента знак полномочий, встал рядом.

– Новым главой Государственной службы безопасности, человеком, который будет защищать правительство и граждан в особых делах, становится Смирнов Сергей Васильевич.

Отец Гелы вышел из-за своего места. Он стал по правую руку президента. Владимир взял с трибуны нагрудный знак и прикрепил на грудь мужчины. Смирнов улыбнулся телекамерам и сделал два шага назад, встав позади президента.

– Я обещаю очистить улицы от безголовых, – продолжал президент. – Призываю избранный народом Парламент поддерживать все мои решения и решения Кабинета Министров, который я вскоре вам представлю в полном составе, а также решения назначенных мной сегодня глав МВД и ГСБ. Я памятью своей сестры клянусь, что каждый, кто живет в этой стране, наконец, забудет, что такое страх безголовыхблеммиев. И все те, кто сейчас протестует на площади Победы, будьте уверены в том, что правительство для вас – не враг, правительство – ваш друг и защитник. С сегодняшнего дня все протесты на улицах будут охраняться от ночных нападений. Даю слово президента.

Не досмотрев трансляцию торжества, Маргарита вытащила в коридор их дома чемоданы.

Маленький Рома путался под ногами.

– Ну Миша, ну возьми его хотя бы! – прикрикнула на старшего сына женщина. Наконец-то, за чемоданами подошел носильщик.

Миша подбежал к матери и крепко взял младшего брата за руку.

На улице семью ожидало такси до вокзала, а там – поезд на Харьков, чтобы скрыться подальше от опасной для них столицы.

На следующий день Владимир уже в своем президентском кабинете с зажатой между пальцев ручкой ходил из стороны в сторону. Он расспрашивал у главы Государственной службы безопасности Смирнова о текущем положении дел.

– 88 смертей за ночь, – доложил мужчина. – И это только в столице.

Владимир почесал подбородок, ненадолго задумался о своём и сказал:

– Гела доложила, что мои доехали в Харьков. Она вам говорила?

– Харьков тоже не маленький город, – пожал плечами Смирнов. – Но Маргарита справится… Она у вас очень сильная, сможет воспитать их.

В другой части столицы в здании Министерства внутренних дел Максим молча сидел за рабочим столом. Отправленный им отряд в это время уже задерживал подозреваемых в поджоге президентского особняка. На 16:00 был назначен допрос телеведущего, который с экранов телевизора сказал, что подозревает президента Лию Гронскую в причастности гибели людей от безголовых по ночам.

Максим уже знал, что он убьет этого ведущего собственными руками, разорвет на кусочки.

Он был зол на людей, ненавидел их. После всего, что произошло, Максим начинал понимать анархистов, относящихся к человечеству, как к безмозглому мясу.

Наши дни

Роман не мог соображать. Ему казалось, что он ничего не видит: только красные и белые вспышки мечутся перед глазами. Стеллажи, стеллажи – много разных инструментов. Водитель полулежал на испачканном мазутом диване в маленьком гараже. Казалось, что стены начали двигаться, а потолок и вовсе скоро упадёт ему на голову.

Сердце стучало, словно он перепил кофе. В гараже было холодно, и поэтому Роман ещё сильнее ощущал свою повышенную температуру. На лбу выступила испарина.

Он голоден. И когда Роман голоден, весь мир становится для него блеклым и незначительным. Это его жизненная необходимость – есть.

Водителю казалось, что он начнет царапать бетонные стены и лезть на потолок, настолько ему было дурно. Его организм требовал положенный в это время ужин, а контакт с человеком только раздразнил желудок.

Зачем только этот мальчишка схватил его за руку. И если бы не Саша, вовремя выбежавший из раздевалки, Роман (он был уверен в этом) сожрал бы новенького. «Да… Хорошо, что Вознесенский меня выгнал, очень хорошо», – думал он. Но тут же поток чужих воспоминаний заполнил его голову, и места для собственных мыслей не осталось.

Его вырубило. Роман словно упал в обморок. Только вот обморок был болезненным: сопровождался дрожью в конечностях и судорогами. Он с мучительным усилием пытался сдержаться и не превратиться в чудовище.

Дыхание его замедлилось, стало глубоким и тяжелым. Сознание отключилось, остались только полупрозрачные мысли – неконтролируемые, как видения или галлюцинации.

Будто бы Роман – зритель прожитого другим человеком кино.

Из темноты беспамятства выплыло лицо девушки.

Вот она сидит напротив за столом, размешивая кубики сахара в кофе. У девушки красивое круглое лицо и правильные черты, как с иконы: длинный прямой нос, серые глаза, маленькие пухлые губы, русые волосы. И храм таким иконам, как она, дом и быт, не было в ней с виду какой-то авантюрности. Роману она не понравилась.

Тут он понял, что смотрит на девушку глазами нового санитара. Зовут её Голякова Алена Олеговна, отец – полковник ГСБ, а мать – учительница начальных классов. Сама она – студентка.

А потом Алена с санитаром куда-то идут вместе. Идиллическая сцена, как пастораль. Любовь.

Затем образ девушки сменяется женщиной, блондинкой пятидесяти лет, а картинка вокруг приобретает очертания пыльной и старой, заставленной статуэтками квартиры. И Роман понял, что эта самая женщина с грустно искривленными тонкими губами – мама санитара, Мария Лукьянова. В её уставшей улыбке читались обожание, понимание и даже снисхождение: так только мать может смотреть на своего ребёнка, понимая, что тот уже вырос и сам горазд распоряжаться своей жизнью.

Роман увидел, что санитар живет в таком маленьком стеклянном шаре, где весь его мир ограничен бытом, училищем и карьерной лестницей. Вот он подрабатывает в амбулатории, вот по вечерам пишет конспект, вот идет на пары, уставший и желающий поскорее поспать, вот что-то учит, обыскивает сеть в поисках работы, листает вакансии в центральной больнице (без этого – никак).

Роман проснулся.

Свет гаражных ламп ударил в голубые глаза. Те на мгновение вспыхнули и погасли. Зрачки расширились. Он облегченно выдохнул: приступ закончился.

Роман телом ощущал блаженство. И в голове его лишь повторялось: «Полегчало, полегчало, полегчало». Он успел тысячу раз проклясть себя и нового санитара за то, что тот пришёл на сорок минут раньше положенного, и Вознесенский не успел украсть для Романа человечины.

Боковая дверь гаража скрипнула и отворилась.

– Ну и дубак у тебя тут, – это был Саша. Он бодро забежал в помещение, потирая ладони.

– Чего тебе? – Роман бревном распластался на диване, а лицо его, из без того бледное, приобрело землисто-серый цвет.

Вознесенский сел рядом. В руках он держал металлический контейнер.