Надя Бирру - С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

«Началось» – это я о Маринке. Марина Золотилова… Не знаю, что ещё сказать. Для тех, кто её знал, этих двух слов было бы достаточно. Она была невысокая, крепкая, спортивная и одновременно хрупкая, будто сошедшая с картины какого-то средневекового романтически настроенного художника. Это впечатление подкреплялось очень нежным цветом лица, тонкостью рук и шеи, плавностью движений. Впрочем, она могла быть и совсем иной – резкой, стремительной. Мне трудно описывать её. Как это у Цветаевой: «Изменчивой, как дети, в каждой мине…» Это точно про неё, пусть так и останется. Скажу только ещё: я бы не рискнул назвать Маринку красавицей, но неправильные черты её лица имели такое сочетание, что, взглянув на неё раз, случайно, вы с трудом могли бы отвести глаза. Ваш взор словно бы магнитом притягивало к этому лицу. На расстоянии она пугала, казалась загадочной и неприступной. Я даже помню, как поначалу наш добродушный Пашка искренне выпучивал глаза, слыша от неё простые человеческие слова. Первым приблизиться рискнул Юрка – краса и гордость нашей альпсекции, где все мы занимались. Но проделал он это так непринуждённо, лучше сказать, ювелирно, что мы сначала и не поняли, как и почему Маринка прибилась к нашей маленькой мужской компании. После того, как его не испепелило молнией, мы с Пашей тоже осмелели.

Ясно, что моя и Пашина бледные фигуры оказались для Юрки фоном более, чем выгодным, но уже тогда у Маринки проявилось одно такое свойство… Нет, у неё и тогда, конечно, были при себе все её свойства, обнаруженные мною впоследствии, но я-то сам в то время ещё спал счастливым, не растревоженным сном и смотрел на Маринку, как на красивую тропическую бабочку, которой вздумалось почему-то летать рядом. А свойство это было такое: рядом с ней даже Пашка чувствовал себя Аполлоном Бельведерским, так она была мила, ласкова и щедра. Так что я клянусь, мы тогда чувствовали себя ничуть не хуже Юрки, а может даже лучше, и даже не догадывались, какие замысловатые сети расставлены вокруг нашей бабочки. Догадывалась ли она? Если бы меня спросили об этом тогда, я бы возмутился: «Да вы что!» Теперь я лишь глубокомысленно промолчу. Конечно, Юрку мне бы следовало знать лучше, но до некоторых пор просто не возникало такой необходимости. Знаете, так иногда с книгами бывает: прочтёшь, зевнёшь, отложишь. Пройдёт время, выйдет что-то в жизни или так, в душе, прочтёшь опять и – но позвольте! Да тут же всё написано, растолковано, как же я раньше не заметил? А вот не заметил же! Ладно, я увлёкся, а рассказ мой стоит.

Знакомая нам четвёрка свернула к входу в одно из общежитий, на торце которого значился номер четыре, и в это время, словно дождавшись условного сигнала, вдруг хлынул такой сильный ливень, что, добежав до крыльца, ребята успели совершенно промокнуть, так как были одеты не по погоде легко – все, кроме Юры, были в футболках и в тонких ластиковых трико. Объяснялось это просто: они возвращались с тренировки, где им пришлось попотеть так изрядно, что накопленного тепла хватило на всю недолгую дорогу от спортзала до общежития. Все четверо учились в МИЭТе (для непосвященных: Московский институт электронной техники) и занимались в секции альпинизма или, если угодно, наоборот, потому что тренировки и занятия альпинизмом значили для них больше, чем учёба.

– Вот мы и дома, – радужно произнёс Сергей Воскресенский.

– Кто дома, а кто и не очень, – пробурчала Марина – вход в женское общежитие находился напротив, и чтобы попасть туда, ей предстояло пересечь широкий, заросший сиренью и акацией двор, освещаемый к тому же только светом из окон.

– А ты посиди пока у нас, – гостеприимно предложил Паша.

– Как это «пока»? Пока общежитие не закроют, да? – съязвила Маринка.

В это время Юра снял с себя ветровку и накинул Марине на плечи. Та благодарно улыбнулась, кивнула на прощанье и быстро сбежала с крыльца. Ребята несколько секунд смотрели ей вслед, а когда уже повернулись, чтобы уходить, Юрка вдруг ринулся следом и, крикнув: «Скоро вернусь!», исчез в темноте.

Скоро он, разумеется, не вернулся, и нам с Пашкой стало ясно кое-что. Неделю или чуть больше спустя это «кое-что» стало ясно уже всей секции, всем друзьям и знакомым. Теперь их везде и всегда видели только вместе, они не скрывали своих отношений, и Маринка нередко приходила к нам в гости, особенно, когда на улице было холодно и неуютно. Славные у нас бывали вечера, но эта счастливая пора длилась недолго. Хочу сказать сразу: мой рассказ о Юрке – лишь предыстория, совсем не он оказался главным героем романа, поэтому я кратко изложу только суть, хотя по времени это продолжалось чуть больше года.

Если говорить честно, то мне самому далеко не всё ясно. Говорили разное: многие в секции обвиняли Юрку в легкомыслии, находились даже свидетели, которые утверждали, что они слышали, как другие видели его в обществе Лариски Агеенко, а кое-кто намекал о тонком участии в этом деле нашей Анечки. Возможно, были завистники, ведь, как я уже говорил, Юрка был личностью популярной. Возможно, он и в самом деле пытался ухаживать одновременно за кем-то ещё (это Маринкина версия, но я в неё как-то слабо верю). Сам же Юрка в пору своей откровенности сваливал всю вину на ужасный Маринкин характер.

Первый раз они публично поссорились на осенних сборах. Меня там не было, но могу сказать, что эта ссора не была обычной размолвкой двух капризных влюблённых, потому что продлилась до середины зимы. Потом опять наступил мир, увы, недолгий. Я оказался тоже вовлечённым в этот круг: сначала как сторонний наблюдатель, потом как активное действующее лицо. Причём, происходило следующее: Юрка, поначалу делившийся со мной своими радостями и тайнами, становился всё более замкнутым и недоверчивым, иногда от него исходила какая-то недоброжелательность и раздражительность, явно вызванная моим присутствием. Маринка же, которая на первых порах воспринимала меня как Юркиного друга, с течением времени стала проявлять ко мне странный и всё более усиливающийся интерес. Вначале мы вовсе не были с ней так близки, хотя она где-то внутренне уже была готова к этому и, наверное, считала, что готов и я. Но меня о моей готовности она в известность не поставила, и я продолжал пребывать в неведении по поводу её загадочных визитов.

Первое время меня, не привыкшего к близкому общению с женским полом, эти её посещения пугали. Тем более. что вела она себя иначе, чем обычно. Она не старалась быть ни весёлой, ни милой. Нет, она задавала мне какие-то, казалось, совершенно отвлечённые вопросы и с сосредоточенным вниманием выслушивала всю ту чепуху, которую я нёс. Сначала только слушала, потом начала говорить, а некоторое время спустя, когда мы оба уже освоились друг с другом (примерно в это время она выбрала меня своей связкой) у нас возникали такие фантастические споры, что послушай нас со стороны кто-нибудь благоразумный, он не преминул бы вызвать психиатричку. Я теперь, конечно, уже не могу вспомнить точно, о чём мы спорили, для меня это было нечто настолько отвлечённое, что, высказав всё, что имел сказать, я очень легко и скоро забывал об этом. Для неё всё было иначе. Теперь-то я знаю: о чём бы она ни говорила, она всегда говорила о себе самой, и верно я тогда, ни о чём не подозревая, распутывал сложности её и Юркиных отношений. Вот так. Теперь о Юрке.