Надя Бирру - С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis

По Маринкиным словам выходило, что она заметила Катю чуть ли не в первый же день учёбы в институте, но та к ней интереса не проявляла, и Маринка наблюдала лишь издали, не решаясь познакомиться поближе. К тому же Катя пользовалась в институте некоторой известностью: на математическом факультете, где она училась, она считалась одной из сильнейших. Маринка ждала только случая, твёрдо приняв решение добиться Катиной благосклонности, а потом уж заполучить её в свои руки. Но однажды они вместе попали на какую-то шумную вечеринку, где Марина увидела Катю в привычной для той компании. Компания эта ей не понравилась (да она и вообще не любила никаких шумных и пустых сборищ), а сама Катя показалась какой-то ненормальной и неестественно весёлой. Маринкина решимость поубавилась. После оказалось, что и Катя уже давно заметила Маринку, много о ней слышала, знала её институтское прозвище (Марго, которого сама Маринка терпеть не могла, и в секции её так никогда не называли), и тоже стремилась познакомиться поближе. Это случилось осенью в колхозе, на втором курсе. Вернувшись, они поселились в одной комнате, редкий день проводили не вместе, но всё равно всё время тянулись друг к другу с какой-то ненасытной жадностью. Маринка, которая накапливала впечатления, как конденсатор электроэнергию, стремилась передать их Кате полностью, со всеми оттенками и смыслами, что нередко порождало путаницу. Бедняжка Катя, она никогда не могла понять, о чём идёт речь! Подобное я испытал на себе, но я, раскусив Маринкину тактику, самостоятельно пытался связать её всплески с текущими событиями жизни. Катя же пыталась разобраться только в том, что слышала, отдельно от всего внешнего. Может быть, именно этим и объясняется, что она так долго… впрочем, я слишком забегаю вперёд.

Пришла пора рассказать о нашей секции. Без этого дальше – никуда. В секции все мы познакомились, в ней прожили самые счастливые годы нашей молодости. Там родилось и оформилось наше братство, с некоторыми – на долгие годы, а с иными и на всю оставшуюся жизнь. Там я встретил людей, с которыми меня связала большая, хорошая дружба, пожалуй, дружба-любовь, по Маринкиному определению.

Кое о ком я уже сказал. Например, Аня Пирогова пробыла с нами совсем недолго. С тех пор, как она ушла в декрет, она приходила изредка посмотреть на нас, и мы сами иногда устраивали опустошительные набеги на их квартиру, которая находилась на въезде в Зеленоград, по соседству с рестораном «Берёзка».

Председателем нашей секции в то время был Миша Каратаев. Ну, это личность! Достаточно было беглого взгляда, чтобы приблизиться к такому выводу: богатырского телосложения, с роскошной курчавой бородой, с зорким проницательно-дружелюбным взглядом, а выше – выпуклый купол лба, плавно переходящий в умную лысину. Он чем-то напоминал Петра Великого, сравнение это тотчас приходило на ум почти всякому, кто его видел, а главное слышал. Голос у Миши был под стать внешности, а внешность – под стать характеру. Нрав у него был крутой, натура широкая, манера общения большей частью дружественная, но в гневе он был страшен. Если придешься по душе (а это зависело не от каких-то уловок и особого умения, а от того, каков ты есть), то Миша – это просто отец родной. Может, поэтому в нашей секции оседали только хорошие ребята, и жили мы дружно, как одна семья.

У Миши было два закадычных друга, таких же здоровых и бородатых, как он сам. Из-за них нас всех в институте прозвали бородачами. Это уже позже, для поддержания престижа, завели бороды и другие. Да и всё равно на сборах все обрастали, только наши девчонки ходили, как ни в чём ни бывало, и ещё дразнили нас, безжалостно дёргали нас за наши бороды.

Мишины друзья по характеру не походили друг на друга. Саша Макушев – тот был добродушный и на первый взгляд даже простоватый, но это только в тех случаях, когда дело не касалось вещей серьёзных. Был он рыжий, с широким лицом, но девчонкам нашим почему-то нравился, за весёлый нрав, наверное.

Славик Морозов, наоборот, был красавчик и умница, кандидат наук, но – зануда. У него был своеобразный способ иронизировать: доведёт словоохотливого простодушного человека своими тёмными рассуждениями до полной умственной дистрофии, а потом наслаждается эффектом. Со стороны это и впрямь выглядело смешано, но я сам однажды подвергся такой экзекуции, и с тех пор обходил Славку за версту. Только Мишин авторитет и покровительство спасали его от физической расправы со стороны пострадавших.

Кроме братьев Пироговых, Ани, меня, славного Пашки и Марины, заметными фигурами среди наших «старейшин» были Максим Рудюков по прозвищу Пижон, Олег Харитонов, Лёня Красовский и Наташа Епифанова. Что касается Пижона, то прозвище говорит само за себя, а внешность у него была самая стандартная. Из всех нас Максим был самым худеньким и миниатюрным мальчиком с остреньким лицом – пронырливый и вездесущий. Впрочем, спортсмен он был отличный.

Значкисты для разрядников публика менее интересная: уже не новичок, но ещё и не разрядник, а гонора часто – на двух КМСов (КМС – кандидат в мастера спорта, если кто не в курсе). Про них без особой надобности я говорить не буду.

Новичков у нас каждый год прибывало человек до десяти, но через несколько месяцев (то есть, после первых же сборов) оставалось человека два-три, а случалось и вовсе не оставалось.

В тот год к зиме осталось трое: тоненькая тихая девочка с русой косой – Аллочка Жураева, Игорь Рыбкин, о котором пока сказать ничего не имею, и Шурик Завьялов. Последний вскоре получил прозвище Таквоша. Он слегка заикался и каждую свою продолжительную фразу для надёжности начинал со знаменитого «так вот». У нас недели две вся секция болела: кто ни заговорит, только и слышно: «Так вот, как говорит наш Шурик». Оно бы ещё продолжалось долго, если бы Миша не наложил штраф: всем провинившимся по очереди драить зал после воскресных тренировок. Отучились мигом, а зал ещё долго драили все по очереди: Миша – он своё слово держит.

Было морозно. Голубые кружева деревьев искрились в лучах фонарей. Снег скрипуче отзывался под ногами. Огромные окна общежитий заволокло узорчатой пеленой, которая скрывала от любопытных взоров жизнь их обитателей.

Паша и Сергей Воскресенский топтались на крыльце соседнего общежития и, выпуская облака пара, на всю катушку ругали всех девчонок вообще, и Марину Золотилову, в частности.

– Пять минут, говорит. Хороши пять минут у этой Маринки.

– Паша, когда женщина подходит к зеркалу, время для неё перестаёт существовать.

– Во-во, ещё немного – и мы тоже перестанем.