Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Без смысла засухи терзали грудь земли,
А тучи на луга дождей не привели,

Как будто господа ни горлица, ни роза
Не хвалят, как псалмов рифмованная проза.

Того, кто любит жизнь, одни страданья ждут,
Беду к его беде прибавит тяжкий труд.

И разум говорит: не верь надежде ложной,
К началу прошлых дней вернуться невозможно.

А если бодрствовать тебе запрещено,
Вот ложе: спи в земле! Другого не дано.

Мирская жизнь — мираж, и пусть ее обманы
Не выпьют по глотку твой разум богоданный.

За днем приходит ночь: жизнь — пестрая змея,
И жало у нее острее лезвия.

Порывы юности дряхлеют понемногу,
Мы сдержанность берем в дальнейшую дорогу.

Благоразумия спасительная власть
Поможет усмирить бунтующую страсть.

Живые существа от века скорбь тиранит,
Она крылом своим с налету насмерть ранит.

Напиток бытия испробовать спеша,
Захлебывается взалкавшая душа.

Хоть сердце в глубине к посеву не готово,
С наружной стороны взошли побеги слова.

Хоть и сгущается томительная тень,
Порой благую весть приносит новый день.

Касыда иногда родится от обиды,
И вопль минувших дней звучит в стихах касыды.

Дряхлеет человек, слабеет с жизнью связь,
И смерть удар ему наносит, притаясь.

Потише говори и в раздраженье духа:
Чем громче голос твой, тем тягостней для слуха.

Под власть небытия страшимся мы подпасть,
Но, может быть, не столь опасна эта власть?

Любовью к жизни плоть от смерти не спасется:
Жена безлюбая о муже не печется.

Душа в смятении латает жизнь свою;
В заплатах толку нет могилы на краю.

Безбожным тягостно молитвенное бденье,
Для них — что груз горы, коленопреклоненье.

Несет клеймо греха вершитель черных дел.
Сверкающий добром избрал благой удел.

Где красота страны, что нас очаровала?
А ведь она была уродлива сначала!

Ты пламени хоть раз касался ли рукой?
Пойми, что боль твоя хранит его покой.

Быть может, в темноте меняет суть природа,
И обитает ночь близ солнца в час восхода.

На волю отпущу, поймав блоху, затем,
Что воля — лучший дар, чем нищему дирхем.

Как чернокожему из Кинда {286} 286 Чернокожий из Кинда — прозвище родоначальника и вождя одного из южноаравийских бедуинских племен, вокруг которого образовалось Киндское княжество. Поэт Абу-ль-Ала аль-Маарри также вел свое происхождение из племени Кинда. , что в короне,
Так этой черненькой, что на моей ладони,

Мила земная жизнь: и у нее одна
Душа — не более горчичного зерна.

Вино для них светильники зажгло.
Что им копье, уздечка и седло!

Они встают с постелей в поздний час.
Вино блестит, как петушиный глаз {287} 287 Вино блестит, как петушиный глаз… — Традиционное для арабской поэзии сравнение. ,

Под кожей пальцев их, как муравьи,
Ползет — и разбегается в крови,

Освобождает разум от забот
И горести нежданные несет.

Пьют — и судьбы не ведают своей,
Лишившей их дворцов и крепостей.

И благородства первую ступень
Преодолеть не потрудилась лень.

А жизнь моя проходит, как в аду,
И от нее подарков я не жду.

Одна теперь надежда у меня
На господина звездного огня.

Он юлит и желает успеха во всём.
Было б лучше тебе повстречаться со львом!

Обманули тебя: ничего, кроме зла,
Эта дружба коварная не принесла.

Если ты не бежишь от людей, почему
При тебе ни лисицы, ни волка в дому?

Не теряй головы при нашествии бед.
Ты преступней, чем твой многогрешный сосед

Ты встаешь на рассвете для мерзостных дел,
Хоть немало в ночи совершить их успел.

Море зла на погибель нам сотворено:
Умирая от жажды, уходишь на дно.

Я не спугнул ее, но птица улетела,
И я доверился крылам ее всецело.

Мне проповедники разнообразных вер
И толкователи с их бредом — не в пример.

«Плоть — в землю, а душа — куда спешит из плоти?»
У них на свой вопрос ответа не найдете.

Когда наступит срок, хотим иль не хотим,
Душа, полна грехов, пойдет путем своим.

Избрали бы грехи другую оболочку —
Судья простил бы их и нам не ставил в строчку.

Ты болен разумом и верой.
Приди за словом,
И тело снова станет сильным
И дух здоровым.
Не убивай того, кто в море
Нашел жилище,
Четвероногих плоть живую
Не делай пищей.
Красавиц молоком животных
Поить не надо:
Чем обворованное вымя
Утешит чадо?
Не нападай врасплох на птицу,
Не грабь крылатой:
Насилье — тяжкий грех, который
Грозит расплатой.
Пчелиного не трогай меда:
Из дола в долы
За ним к цветам благоуханным
Летали пчелы,
И не затем даянья утра
Слагали в соты,
Чтоб мы благодарили сборщиц
За их щедроты.
Слезами руки отмываю.
Зачем же ране —
До седины — не понимал я
Своих желаний?
Ты разгадал ли, современник,
Мой брат случайный,
Оберегаемые мною
Простые тайны?
О заблудившийся во мраке
Подобно тени!
Ты не спешил на светлый голос
Благих стремлений.
Но проповедник заблуждений
Пришел — и сразу
Ты предал совесть, покорившись
Его указу.
Взгляни на собственную веру:
В ее пустыне
Увидишь мерзость лицемерья
И срам гордыни.
Прозрев, не окропляй булата
Росой багряной,
Не заставляй врача склоняться
Над свежей рапой.
Пришелся бы и мне по нраву
Служитель бога,
Когда б из твоего достатка
Не брал так много.
По правде, тот хвалы достойней,
Кто ранней ранью
Встает и трудится до ночи
За пропитанье.
Не помышлял для благочестья
Бежать в обитель,
Среди людей, как бедный странник,
Ходил Спаситель.
Зарой меня, когда почуешь
Зловонье тлена,
Иль пусть зловонная схоронит
Меня гиена.
А кто свои страшится кости
Смешать с костями
Тот вживе сам — что кость сухая
В могильной яме.
Дурной обычай: мы приходим
В одежде черной
И, с плакальщицами согласно,
Скорбим притворно
Я накануне рокового
Переселенья
Врагу и другу отпускаю
Их прегрешенья.
Твоей хвалы не принимаю:
И лучший воин
Похвал моих за подвиг ратный
Не удостоен.
Моя душа — верблюд надежный
В краю песчаном,
Еще по силам ей угнаться
За караваном.
Под тяжестью плиты могильной
Былую силу
Не восстановит щедрый ливень,
Омыв могилу.
Была б вода живой водою,
Тогда бы люди
Дрались из-за могил в болотах,
Молясь о чуде.