Обейд Закани - Веселая книга

Она в государстве красавиц по праву царица,
Пред этим кумиром прекрасным нельзя не склониться.

Всем нежным и ярким, которых на свете немало,
Достались лишь крохи ее красоты небывалой.

О нежности щек ее розы твердят неустанно,
Пред ней кипарисы вздыхают о стройности стана.

Она словно сад по весне, гиацинтами полный,
Луна — ее лик, а в глазах ее — звездная полночь.

Весна милосердна ко мне, ее дар не забуду,—
Решила создать для меня она сущее чудо

И, выбрав стройнейший из всех кипарисов сначала,
Его гиацинтами черными вдруг увенчала.

Белеет зубов ее жемчуг меж лалов редчайших,
А речь ее — пища души и напиток сладчайший.

Глаза — чародеи, колдуют вдвоем они вечно,
Татарского мускуса кудри ее караван бесконечный.

Тонки и волнисты они, непослушны, как дети,
А рот ее — право же, меньше всего он на свете [145] «…рот ее… меньше всего на свете». — По средневековым канонам красоты, чем меньше рот — тем красивее лицо. .

Брови милой — это арка, это вход в волшебный город.
Сердце ловко похищают рукавов ее узоры.

Красоту ее нам, грешным, сотворил господь на благо,
Это та господня милость, нет прекраснее которой.

Томных глаз ее кокетство опьяняет и тревожит,
С ними тайны чародейства постигаешь очень скоро.

Если милая покажет мне хоть ямочку на щечке,
Побегу, как нищий, следом, не спуская с милой взора.

С тех пор как увидел ее, я блуждаю во мраке,
Хотя вместо сердца во мне полыхающий факел.

Расставшись с надеждой своею, иду я на ощупь,
Как будто я ночью забрел в незнакомую рощу.

Лишился ума я совсем от любви без ответа,
И стало легендой для многих безумие это.

«Страдай, — говорит мне мой разум, — но будь осторожней,
В глубинах души затаи ты тоску понадежней.

Коль хочешь любить, закали свое сердце вначале,
Терпеть униженья его приучай и сносить все печали.

Гореть, как свеча, приучай от любви безотрадной,
Сгорать мотыльком заставляй на огне беспощадном.

Тогда не страшны ему будут любые угрозы,
Отныне удел его горький — кровавые слезы.

Забудь о богатстве своем, потерял ты богатство,
Забудь о свободе своей, принимай это рабство.

Длинна эта повесть любви, и читать ее трудно,
Но только любить хочет разум, любить безрассудно.

Прими у судьбы эту чашу любви и страданья,
Отдай свою память любви, ее лучшим преданьям.

Влюбленное сердце честней, благороднее прочих,
Напрасно ты сердце свое перед всеми порочишь!

Бесстрастные сердцем несчастны, покой их ничтожен,
Не знают мучений они, но и радостей — тоже.

Ведь сердце подарено нам для томления светлого,
Хиреет и сохнет оно без томления этого.

И пусть не спасется оно от любовной напасти,
И пусть не минуют его все терзания страсти.

Любовь не простая игра, она требует риска.
Люби без оглядки и верь, пусть блаженство не близко:

Прекрасней любви для души не отыщешь стремленья,
Достойней любви для ума не найдешь применения».

И внял я совету, и пью я любви своей чашу.
Напиток мой сладок, напиток мой горек и страшен.

Любовь разорила нещадно души моей царство,
Разграбила сердце мое, обрекла на мытарства.

Теперь все несчастья живут с моим сердцем в соседстве:
Поставил я на кон его — стал мишенью для бедствий.

И только возлюбленной дом мне отныне Кааба,
Иного, чем брови ее, мне не надо михраба [146] Михраб — ниша в мечети, показывающая направление на Мекку, т. е. сторону, куда мусульманам надлежит обращаться во время молитвы. .

Едва лишь стемнело, как страсть начала свое дело
И бедное сердце мое от тоски закипело.

Зуннаром [147] Зуннар — особый кушак, которым должны были опоясываться в мусульманских странах иноверцы. неверных мое опоясано тело,
В мой разум смятенье ворвалось и всем завладело.

Пути из темницы мой разум давно уж не ищет,
Любовь моя — опиум, я — ненасытный курильщик.

Волос божества своего я не видел ни пряди,
Но радости жизни презрел я волос его ради.

Я плачу, я сердце свое разрываю на части,
И слезы не могут унять полыхания страсти.

От слез мне не легче ничуть, мне все хуже и хуже.
Мне страсть не осилить, пред ней я совсем безоружен.

Нахмурилось небо, увидев, как стало мне плохо,
А воздух устал от моих многочисленных вздохов.

Отраву разлуки я выпил, смертельной разлуки,
Я сам истязаю себя, предаю себя муке.

У дома любимой моей я навеки останусь
И буду всю жизнь совершать здесь тавваф [148] Тавваф — один из обрядов, совершаемый паломниками, прибывшими в Мекку. Он заключается в ритуальном хождении вокруг священного Черного камня в Каабе (см. прим. к стр. 53 и 54), чтении положенных молитв и т. д. Здесь автор хочет сказать, что будет ходить вокруг дома любимой, как паломники вокруг святыни. неустанно.

Царит ее образ во мне, и страданья жестоки.
Вздыхая, пишу для нее эти грустные строки:

Никогда от тревог мое сердце не ныло,
Не сгорала душа от любовного ныла.

Слишком жадно вцепилась тоска в мою душу,
Прикажи, чтобы душу она отпустила.

Мое сердце несчастное корчится в муках, —
Даже крепкие камни оно б размягчило,

А река моих слез так горька и обильна, —
Даже море бы вспенила и замутила.

Приходи же сегодня, до завтра так долго,
И дождаться до завтра я просто не в силах.

Утону с головою в кудрях твоих черных,
Их краса эту голову и погубила.

Я болею тобою, недуг мой опасен,
Только ты бы спасла меня и излечила.

Когда в те безлунные, в те беспросветные ночи
Боролся с мученьями я и не мог превозмочь их,

Стоял кипарис темнокудрый, наверно, на крыше
И тяжкие вздохи мои он, наверно, услышал.

Услышала та, чье лицо называл я луною.
Могла ли не сжалиться тут же она надо мною?

Потом, любопытство свое не боясь обнаружить,
Она обратилась не медля к одной из подружек:

«О чем так вздыхает, скажи мне, тот бедный влюбленный?
О ком он тоскует, поведай мне, так исступленно?

Кого потерял он, несчастный, кого он здесь ищет?
Зачем он все бродит вокруг, как навязчивый нищий?

Не пьет и не ест он, бедняга, ему все немило.
Какая приманка его в западню заманила?

Не видит он солнца, ему опротивели розы,
И целыми днями он льет свои горькие слезы.

Чей взор, как стрела, угодил в его душу так метко?
И сделал охотника ловкого дичью на ветке?

Поток переходят порой, но не там, где пороги.
Чьи козни сбивают его то и дело с дороги?»

И ей отвечала она: «Он совсем незнакомый.
Как пьяный, валяется он каждый вечер у дома.

Ведет как-то странно себя он, совсем необычно,
Земные поклоны он бьет, словно жалкий язычник.

Ни слова не слышала я, он все плачет и плачет,
Не хочет сказать никому он, что все это значит.

Никто состраданья ему не бросает ни крохи,
С ним только мученья его, только стоны и вздохи,

И все эти ночи безлунные, темные ночи
Горячие слезы он льет и о чем-то бормочет.

Лишь звезды глядят на него, на рассвете тускнея, —
К утру не стихают мученья, они все сильнее.

Глаза его красными стали от слез беспрестанных,
И все же никто до сих пор не узнал его тайны».

На это сказал кипарис: «Но ему будет хуже.
Аркан еще слабо затянут, затянется туже.

И плачет, и мучится он, и не спит по ночам он,
Но он не влюбился еще, это только начало!

Горит он так ярко уже, но пока что напрасно.
Пока что он думает только, что любит так страстно.

И все же не скоро утихнет волненье такое,
Не скоро лекарство найдешь, что его успокоит.

Нельзя на свободе оставить безумца такого,
Безумца заковывать надо скорее в оковы.

Кто раны залечит ему? Где ключи от темницы,
В которой страдалец неистовый будет томиться?

Кому же захочется быть с его горем знакомым?
Никто даже мазью не смажет его переломы.

Он знал только муки и думал, прославлено ими
Несчастное сердце его, — как он бедный наивен!»