Такис Вюргер - Клуб

Чтобы успокоиться, я подумал о женщинах, с которыми когда-либо спал. Когда я мысленно просматривал этот список, то всегда зависал на блондинке, которую парни пригласили несколько лет назад. Я не был уверен, была ли она в этом списке или нет. Я помню тот вечер, когда она пришла в клуб. От нее исходило тепло.

Я с трудом могу вспомнить, как закончился вечер. Тогда я состоял в клубе всего пару месяцев. Вечеринка стала слишком дикой: слишком много шартрёза и три с половиной полоски кокаина, что, конечно, не могло не отразиться на моем состоянии. После этого все мои воспоминания были словно разорваны на куски.

Воспоминание № 1: я сижу на закрытой крышке унитаза, из носа течет кровь, а я чувствую себя королем всего мира. Однако это не объясняло мне, откуда появилась кровь, которую я смывал утром со своих бедер. Я до сих пор помню, как соскреб засохшую кровь с бедер и понюхал ее. Она не пахла женщиной.

Я до сих пор не знаю, что остальные сделали с ней. Это явно была бы мощная история, но, вероятно, слишком резонансная, чтобы рассказывать ее всем подряд.

Воспоминание № 2: запах женщины, смешанный с запахом мятных леденцов. Ночью все кошки серые. Крутая поговорка на все времена.

Наверное, мне следовало объяснить Хансу, кем мы были на самом деле. Бокс, сетевая структура – все это было неважно. Бабочки были друзьями. Дружба была основой всего, что мы делали вместе – и хорошего, и плохого. Это было более значимо, чем весь остальной мусор: голубые блейзеры, телки, деньги, связи. Речь шла о дружбе. Ханс поймет, я был в этом уверен.

Я сложил посуду в раковину для уборщицы, мне всегда было немного жаль ее, и к тому же у нее вместо мозга кокосовый орех, и она была из Польши.

Я подумал, не приготовить ли мне соус из оставшихся панцирей креветок, но я слишком устал сегодня. Умыл лицо над раковиной на кухне, пошел в спальню и встал перед зеркальной дверцей шкафа. Я раздевался, пока не остался стоять голым перед зеркалом. Посмотрел на себя, думая о том, кем я был. Выключая свет на выключателе большим пальцем ноги, я улыбался.

Ханс

Через три недели после поединка мы с Билли сидели на стене, ограждающей фонтан на рыночной площади, и ели мягкие, жирные булочки с картошкой фри.

– После футбола это, черт возьми, самое лучшее, что придумали англичане, – сказал Билли.

Это был полдень накануне ритуала моего приема в клуб бабочек. Я предполагал, что мне придется выпить много алкоголя. Вечером в клубе Питта должна была состояться вечеринка. Я сказал Билли, что сначала хотел бы поужинать с ним, потому что мне нужна была поддержка. Мы не видели друг друга после поединка. Билли сказал, что при употреблении алкоголя нужно учитывать две вещи: углеводы и жир.

– Будет лучше, если ты до этого выпьешь немного оливкового масла.

Он достал из рюкзака два коричневых шарика, которые были завернуты в пергаментную бумагу.

– Яйца по-шотландски, – сказал он.

Я съел их затаив дыхание. Это были котлеты величиной с кулак, в середине которых находилось сваренное всмятку яйцо. Билли облизал пальцы.

– Я знаю, я вел себя немного странно в последние недели, когда-нибудь я тебе все объясню, – сказал я.

– Я тоже, – произнес Билли.

Прежде чем попрощаться, он достал из своего рюкзака каштан и протянул мне. Орех блестел и выглядел так, словно его постоянно вертели в руках.

– Он принесет тебе удачу, – сказал Билли.

Я посмотрел на этого молодого, длинноволосого мужчину, который пару месяцев назад заговорил со мной без всякой причины, как мне казалось. Наверное, это была одна из лучших встреч в моей жизни. Я протянул ему свою руку.

– Спасибо, – произнес я.

Билли пожал мою руку в ответ.

Шарлотта

После той ночи в клубе Питта я четыре года подряд ходила мимо почтовых ящиков колледжа и искала глазами письмо с желтым штемпелем в виде бабочки. То, что я не нашла ни одного, успокаивало меня.

Затем, в год накануне приезда Ханса в Кембридж, я увидела такой же желтый конверт в почтовом ящике одной из студенток. Я выглянула из окна, чтобы посмотреть, нет ли кого-нибудь поблизости, и вытащила конверт из ящика. На обратной стороне я увидела желтую печать из воска, на которой отправитель сделал оттиск в виде бабочки. Я сунула письмо себе в карман.

Как только я вошла в комнату, я начала дрожать. Выдвинула левый нижний ящик моего письменного стола, отодвинула пару бумаг и заключение врача в сторону и вытащила письмо, которое получила четыре года назад. Штемпель был такой же. Ножом для хлеба я осторожно открыла новое письмо. Почерк был другим, но слова были такими же.

Меня трясло. Я натянула пуховик и покинула комнату. Какое-то время я шла по Кембриджу, словно была здесь чужой. Когда я проходила мимо вокзала, у меня возникло желание купить билет в Лондон и больше никогда не возвращаться сюда. Наверное, я могла бы начать новую жизнь. Но я знала, что существует только эта жизнь – здесь и сейчас.

Я никому не рассказывала о той ночи, кроме подруги и врача в больнице. Подруга так часто просила меня подать заявление в полицию, что мы обе вздохнули с облегчением, когда она закончила учебу и уехала в Капштадт.

Врачи выдали мне свое заключение и проинформировали полицию. Несколько недель спустя мне пришло письмо от служащей отдела полиции Кембриджа. Я пошла к охраннику и сказала, что это какое-то недоразумение. С тех пор под моей подушкой лежал молоток.

Я больше никогда не ходила в клуб Питта, и когда папа спросил меня, не хочу ли я сопровождать его на бал выпускников, я отказалась, хотя у него не было ни единого шанса понять причину моего отказа.

Я достала из сумки телефон и написала электронное письмо Алекс.

Дорогая Алекс!

Я хотела бы встретиться с тобой. Речь пойдет не о моей кандидатской. Это личное и очень важное дело. Когда у тебя будет время? Это очень срочно. Мне нужно увидеть тебя сегодня.

С любовью, твоя Шарлотта

Алекс

В своих беседах со студентами, которые подают заявки на обучение в Кембридж, мы охотно задаем и те вопросы, на которые нет ответа. Что такое время? Обязаны ли мы спасать незнакомцев? А еще вопрос, который в наши дни немного вышел из моды, но оставался моим любимчиком в череде остальных рядовых вопросов: правильно ли убивать человека ради спасения сотни других людей?

Заявители, которые ранее учились в дорогих школах-интернатах, рассказывают в этом случае об утилитаризме и Питере Сингере. Одному удалось каким-то образом связать вопрос с проблемой глобального голода. Умные собеседники говорят о Канте и достоинстве человека, которое, по их словам, страдает, когда человека используют для достижения какой-то цели.

Я не верю в Бога, как Кант, не верю в то, что люди уникальны тем, что у них есть то, что некоторые философы называли достоинством, и что мы этим «чем-то» отличаемся от животных.