Джордж Байрон - Три старинные повести о вампирах

Я читал, мне было интересно, но духа вызвать не удалось ни разу. Я горевал тогда, не зная, какую страшную цену платят истинные маги за свое могущество.

Следующим летом, когда мне было пятнадцать, и когда я снова приехал домой на каникулы, не случилось ничего интересного. Два раза ездил с отцом в Белфаст, причем оба раза мы ночевали в той же гостинице. Несколько раз встречал Клару. Мы смотрели друг на друга, она не могла не понимать, что нравится мне, но сделать ничего не могла. Я уехал.

Наконец, наступило лето 1811 года. Мне было шестнадцать, я был дома на последних каникулах. Оставался один год моего учения, а после я должен был стать взрослым. Я предполагал, и мои родители не думали разубеждать меня, поступить корнетом в кавалерию и принять участие в грандиозных событиях, разворачивавшихся на континенте. Будущие военные лавры придавали мне смелости. Я охотился на зайцев, воображая их французскими уланами. Я еще не мог подкручивать усы, но уже мог пахнуть потом и порохом, скрипеть седлом и бросать грозные вызывающие взгляды.

Возвращаясь однажды в самом свирепом и возбужденном настроении с охоты домой, на липовой аллее в одной миле от замка я встретил Клару. Она была одна, возможно, возвращалась от своей тети, жившей в соседней деревне. Мы встретились взглядами, я спешился. Не знаю, какие чувства испытывала она ко мне. Вернее всего, я действительно нравился ей, а мой титул, богатство и зависимость ее семьи от моей льстили ее самолюбию. Женщины любят все необычное и блестящее. Сейчас, через много лет, я не могу даже утверждать, что моя Клара к своим пятнадцати годам сохранила девственность. Нравы крестьян грубы и часто непристойны, а попытки модных авторов представить возлюбленных своих героев неземными и чистыми созданиями, свидетельствуют о незнакомстве с предметом и только.

Мы сразу бросились в объятья друг друга. Я первый раз в жизни целовал девушку. Я не знал, как это делать, тыкался губами в ее щеки, шею. Наконец, наши губы встретились, молния страсти пронзила меня. Никто не прочтет эти бумаги до моей смерти и много позже, поэтому я, хотя и ужасаясь собственной мерзости, могу написать, что мне до умопомрачения захотелось увидеть и потрогать ее грудь. Я стал путаться в тесемках, которые стягивали лиф ее платья сзади и спереди. У меня ничего не получалось, Клара разжала кольцо объятий, потянула где-то, и платье поползло с плеч. Мы топтались посреди проезжей дороги, я впился губами в ее грудь, мне захотелось упасть с ней в траву и увидеть ее обнаженной. Наверное, так бы и случилось. Мы, не сговариваясь, оторвались друг от друга, чтобы удалиться с дороги в примыкавшее к ней за полосой кустов поле, где нас никто бы не увидел. Подняв глаза, мы увидели моего отца, недвижно сидевшего в седле.

Мне стало страшно и противно. Клара, отпрянув от меня, подтянула лиф и побежала к дому. Теперь я думаю, что ей не впервой было попадать в похожие ситуации.

Отец смотрел на меня задумчивым и сосредоточенным взглядом. Он принял какое-то решение и сурово, но не сердито, приказал мне следовать за ним.

Мне было страшно и стыдно. Я ждал наказания, хотя не знал, какого. Боялся, что отец расскажет кому-нибудь о моем поступке. Вместо этого он сказал:

— Завтра поедешь в Белфаст один. С утра зайди ко мне, я дам тебе бумаги и доверенность.

Мы действительно должны был ехать в Белфаст для деловой встречи с генуэзцами.

Когда на следующий день я выехал из дома в сопровождении двух слуг и с доверенностью на получение значительной суммы наличными, счастью моему не было предела. Вместо позора — доверие, вместо наказания — первое в жизни самостоятельное путешествие. Увы! Я не знал тогда, что проводниками порока могут быть даже самые близкие люди, даже родители, по самой сути своей призванные наставлять детей на путь добродетели.

Я хотел остановиться в той же гостинице, что и всегда, но старший слуга Джозеф сказал, что отец распорядился ехать дальше. На самом краю деревушки оказалась еще одна гостиница, которую я раньше не замечал. Вывески не было видно в сумерках, но над дверью ярко горел красный фонарь на несколько свечей.

Мы поужинали, потом слуги остались внизу, а меня проводила наверх молодая служанка. Комната была прибрана, постель готова. Служанка поставила канделябр на стол. Я ждал, что она уйдет, вдруг она подошла ко мне, наклонилась и стала стаскивать с меня сапоги.

— Что ты делаешь? — спросил я изумленно и немного испуганно.

— Прислуживаю вам, сэр, — ответила она.

Служанка подняла лицо, посмотрела мне в глаза, и я увидел, что она едва ли старше меня. Мной снова овладела похоть. Я ждал, что будет дальше, надеясь и дрожа от нечистого возбуждения. Служанка задула свечу, раздела меня, и я услышал, как её платье упало с плеч.

Никто не прочтет эти записки при моей жизни и много после моей смерти. Никто и никогда не узнает истинное имя их грешного и несчастного автора. Начиная писать, я хотел не скрывать ничего, теперь вижу, что стыдливость еще живет во мне. Она задерживает некоторые слова на кончике пера и дает мимолетную надежду на спасение.

Тогда я не думал о грехе. Я пал и был счастлив так, как, наверное, был счастлив Адам, впервые познавший Еву. Голова девушки лежала на моем плече. Я решил порасспросить ее о подробностях ее появления в моей комнате и причинах необычайного поведения.

Она оказалась крестьянкой из удаленной местности, о которой я едва слышал. Красный фонарь у дверей гостиницы означал, что постояльцы могут рассчитывать на такого рода услуги.

Девушка намеревалась поработать здесь несколько лет, скопить на приданое, вернуться домой и выйти замуж. Джозеф, как выяснилось, уже за все заплатил, но она ждала от меня подарка за хорошо выполненные обязанности. Помню, что дал ей крону, и она была очень довольна.

Весь следующий день я был переполнен чувства гордости и собственного достоинства. Я получил у итальянцев значительную сумму золотом и благополучно доставил ее домой. Отец, принимая деньги, похвалил меня. Суровое и спокойное выражение лица скрывало все его чувства, но взгляд, которым он насмешливо изучал меня, сказал мне все. Отец смотрел на меня, как на жеребца, которого случили с кобылой, чтобы он не бесновался. Он и не думал укорять меня за похоть, его не интересовала та девушка в гостинице. Чувства, переполнявшие мою грудь, предстали передо мной в их истинном свете. Наш разговор закончился, я поклонился отцу и вышел в мир, в котором уже не надеялся встретить истиной любви и незамутненных душевных порывов.

До отъезда в колледж я видел Клару дважды. Ее красота и обаяние нисколько не уменьшились в моих глазах, но чувства мои изменились. Гостиница с красным фонарем была в нескольких часах пути, я ездил туда через день, говоря домашним, что отправляюсь на охоту. Надеюсь, что мой усталый и довольный внешний вид, утомленный конь и трофеи, которые я покупал по дороге, обманывали мать и сестер. Отца я обмануть не надеялся. Теперь я смотрел на Клару спокойно, без того свирепого желания, которое терзало меня до злосчастного путешествия. Я научился обманывать самого себя, уверился в том, что мое новое поведение диктуется не удовлетворенной похотью, а здравым смыслом и общественным приличием. Мне нравилась девушка, но я не хотел бесчестить ее. Чего еще требовать от молодого дворянина?