Windows User - Кареев Н.И. История Западной Европы в Новое время. Том 2

Собственно говоря, только после шпейерского сейма 1526 года начала прочно утверждаться в княжествах и имперских городах, принявших реформацию [3], новая церковная организация. Раньше всего приступил к этому делу Филипп Гессенский, пригласивший на совещание о введении нового устройства церкви земское духовенство, дворянство и горожан, но выработанные на этом совещании (в Гомберге в 1526 г.) правила были впоследствии заменены составленными по образцу виттенбергских. Гомбергский сейм думал дать церкви демократическое устройство: отдельные религиозные общины с внутренним самоуправлением и выборными представителями должны были высылать духовных и светских депутатов на ежегодные синоды, которым подлежало бы решение спорных дел, а кроме того, учреждался особый комитет, члены которого назначались бы ландграфом и дворянством, для заведования текущими делами между собраниями синодов и для того, чтобы руководить совещаниями последних. Не так представлял себе правильное церковное устройство Лютер, сам незадолго перед тем (1523 г.) писавший еще пражским утраквистам, что они имеют право выбирать себе епископов и пастырей: к 1526 г. у него окончательно сложилось то убеждение, что епископская власть в церкви должна быть передана государям. Мы уже видели, как возник у него такой взгляд; он естественно и необходимо вытекал из того отношения, в какое поставили его к светской власти его заботы о церковной реформе и его недоверие к общественным силам, особенно после крестьянской войны. Лютеранские князья сделались верховными правителями (summi episcopi) церквей в своих землях. Они поручили надзор за церковною жизнью особым суперинтендентам, а в середине тридцатых годов учредили так называемые консистории с административною и судебною властью над духовенством. Введение нового богослужения и церковного устройства сопровождалось секуляризацией собственности церквей и монастырей [4].Лютер хлопотал о том, чтобы хотя часть доходов с секуляризованных имений шла на содержание храмов и священников, школ и учителей, а также благотворительных учреждений и бедных, но лишь в отдельных случаях эти доходы получали такое назначение. В большинстве случаев бывшие духовные имения обращались князьями в личную пользу или раздавались приближенным, – явление, с которым мы встречаемся в истории реформации не в одной Германии. Католические князья следовали примеру лютеранских и, равным образом, производили у себя конфискацию церковных имений, что дало повод Лютеру шутить над их лютеранским усердием, превосходившим усердие самих лютеран.

Отдача реформированной церкви во власть князей далеко не соответствовала идее религиозной свободы, защитником которой был Лютер в 1520–1521 гг. Реформатор, как мы видели, не удержался на высоте своего принципа, и мы знаем, что было причиной этого явления. Его отношение к Карлштадту и Томасу Мюнцеру указывало уже на то, что Лютер не проявит особой терпимости к религиозному с ним разномыслию. Одновременно с лютеранством стало распространяться в юго-западной Германии из Цюриха учение Ульриха Цвингли. Этот реформатор несогласно с Лютером учил о причащении, отвергнув принятое им «действительное присутствие Христа» в евхаристии и признав в ней только символ, так как, по его толкованию, слово «есть» в тексте: «сие есть тело мое» и «сия есть кровь моя» равносильно выражениям: «обозначает» или «знаменует». Между Лютером и Цвингли произошла по этому поводу полемика, и на дружелюбные объяснения цюрихского реформатора Лютер отвечал весьма запальчиво. В конце двадцатых годов последователям обоих учений грозила большая опасность со стороны католиков. Она заставила курфюрста саксонского и ландграфа гессенского заключить тайное соглашение с Нюрнбергом, Ульмом и Страсбургом для взаимной защиты, но когда Лютер узнал об этом союзе, то настоял, чтобы курфюрст отказался от союза с городами Ульмом и Страсбургом, принявшими цвинглианское учение об евхаристии. Он даже одобрил решение шпейерского сейма 1526 г., давшее терпимость лютеранству, но исключившее цвинглианцев, и советовал курфюрсту держаться по отношению к последним этого постановления. С большим только трудом удалось Филиппу Гессенскому, дорожившему союзом с швейцарцами, устроить между Лютером и Цвингли диспут в Марбурге (1529), Уже раньше делались попытки страсбургскими богословами Буцером и Капитоном смягчить вражду Лютера против Цвингли, но реформатор отвечал, что между Христом и Велиалом не может быть общения. И теперь, уступая желанию ландграфа, он поехал в Марбург, наперед заявив, что не сделает ни малейшей уступки. На диспуте реформаторы и их сторонники пришли к соглашению по всем основным пунктам догматического характера, за исключением именно вопроса об евхаристии. Лютер написал на столе греческое слово έστί («есть») и постоянно на него указывал пальцем, требуя буквального его понимания. Это было его главное возражение против Цвингли. Цюрихский реформатор тем не менее предложил Лютеру примирение. «Будем, сказал он, – исповедовать наше единение во всех отношениях, где оно существует, а что касается до других сторон, то будем помнить, что мы – братья. Никогда, прибавил он, – не будет мира между церквами, если при полном сохранении великого учения об оправдании посредством веры нельзя будет различаться по второстепенным пунктам». Лютер не принял протянутой ему руки и на предложение быть единодушными отвечал: «Ваш дух не тот, что наш». Филипп Гессенский, все время хлопотавший о соглашении обеих сторон, с своей стороны стал убеждать Лютера не отказывать в братской любви швейцарским реформаторам. «Я не отказываю им в той любви, какую христианин обязан иметь к врагам», сказал на это Лютер.

В Марбурге все‑таки было подписано некоторое соглашение, касавшееся 14 пунктов и указывавшее, в чем обе стороны согласны и в чем несогласны относительно евхаристии. Цвингли придавал этому акту большое значение. Он говорил, что Лютер тем самым отрезал себе путь возвращения к папизму, на которое он считал его еще способным. Среди лютеранских богословов, действительно, были такие, которые шли на уступки католицизму. «Аугсбургское исповедание», редактированное главным образом Меланхтоном для представления Карлу V (1530), излагало евангелическое учение, особенно подчеркивая все, в чем оно было сходно с католическим и чем, наоборот, отличалось от цвинглианского. Лютер находил, что в этом исповедании было сделано уступок больше, чем следовало делать. Равным образом, когда Карл V устроил комитет из князей, юристов и богословов обеих партий, католической и евангелической, для выработки соглашения, лютеранские богословы выказали большую уступчивость. Многие соглашались даже признавать папскую власть под условием свободы евангелического учения; дело принимало характер подчинения лютеран старой церкви, если бы только с её стороны сделаны были кое‑какие уступки. Лютер и на этот раз высказывался принципиально против уступок. Едва ли поэтому были справедливы предположения Цвингли относительно возможности возвращения самого Лютера к католицизму. Тут была только одна верная мысль: в глазах реформатора, более последовательно проводившего в своем вероучении и церковном устройстве новые религиозные принципы, само лютеранство должно было казаться возвращением к католицизму. Лютер, действительно, делался все более и более нетерпимым, искореняя, где это от него зависело, несогласные с его учением мнения: цвинглианство он называл нечестием, его последователей – детьми сатаны, наравне с анабаптистами.