Windows User - Кареев Н.И. История Западной Европы в Новое время. Том 2

Для папы и императора, для католического духовенства и вообще для католиков Кальвин был самым ненавистным еретиком, Женева – самым ужасным гнездом ереси. Во многих отношениях кальвинизм был настоящею противоположностью католицизму. Можно сказать, что одновременно католицизм на тридентском соборе (1545 – 1563), а кальвинизм в Женеве получают значение двух непримиримых систем: если на соборе спорные религиозные вопросы решались в смысле диаметрально противоположном протестантизму, то и кальвинизм развивал догматические принципы протестантизма в духе, наиболее враждебном католицизму. Кальвинисты относились крайне резко к католическим догматам, к папству, к внешней стороне культа, в которой видели простое идолопоклонство: чувственному, эстетическому характеру католического богослужения Кальвин противопоставлял голые стены храмов, без всяких изображений и украшений, молитвенные собрания с длинными проповедями и без всякой пышности. Им были отменены все праздники, кроме воскресенья, которое должно было почитаться, как иудейская суббота. На богослужебную музыку он смотрел, как на поблажку человеческой слабости. Но была и другая сторона дела: имённо в общекультурном и в социальном отношениях между обеими системами было, наоборот, сходство и столь большое сходство, что в некоторых из этих отношений кальвинизм может рассматриваться, как своего рода сколок с средневекового католицизма, как усугубление его принципов. Стоит припомнить, каковы были тенденции средневекового католицизма по отношению к государству и светскому обществу, по отношению к отдельной личности, к её внутренней и внешней свободе, для того, чтобы признать в кальвинизме как бы новое издание тех же принципов. Своим более универсальным характером сравнительно с чисто национальным духом лютеранства и цвинглианства кальвинизм напоминает католический космополитизм: насмешливое сравнение Женевы с Римом и Кальвина с папой имело серьезное основание. Если Лютер (да и Цвингли фактически) подчинял церковь государству, то в Женеве установлялось, наоборот, такое тесное между ними единение, что церковь грозила поглотить государство: теократический принцип католицизма возрождался здесь с новою силою. Протестантское духовенство в Женеве получило право руководить всею жизнью светских людей, что было восстановлением старых отношений между клиром и мирянами. Отдельный человек должен был подчиняться самой строгой дисциплине: нравственный ригоризм женевской жизни был недалек от средневекового аскетизма, хотя исходные пункты обоих были разные. Дело дошло до того, что Женева при Кальвине сделалась как бы одним большим монастырем: известно остроумное замечание Вольтера, что Кальвин открыл двери монастырей не для того, чтобы выпустить оттуда монахов, а чтобы, напротив, загнать туда людей. Наконец, совершенно же в духе средневекового католицизма Кальвин отрицал свободу человеческого разума, утверждая, что невежество верующего выше дерзости мудрствующего. Таким образом, основные черты католицизма с его теократическими и клерикальными тенденциями в области социально‑политической и с отрицанием индивидуальных потребностей и стремлений в сфере моральной и интеллектуальной возрождались в новых формах, и благодаря этому в середине XVI в. в Западной Европе произошло столкновение между двумя религиозными системами, одинаково стремившимися к господству над личностью и обществом.

«Единоспасающая» церковь, по учению Кальвина, должна была иметь устройство, предписанное апостолами и существовавшее в первые века христианства. Высшую власть в церкви он отдавал собранию верующих. Оно в принципе имело право назначать особых людей для совершения богослужения и охраны чистоты веры и нравов, т. е. община вручила эту свою власть магистрату. Право быть избранным в служители слова Божия ограничивалось требованием известного испытания в способности занимать эту должность. Таким образом у Кальвина, как у Цвингли, церковь получала республиканское устройство. Церковные власти, установленные в Женеве, были следующие: во‑первых, проповедники (или пасторы), которым, как служителям (министрам) слова Божия, принадлежали первенство в церковном управлении и действительное право избрания в этот сан (так как общине в данном отношении принадлежало только принципиальное и формальное право); за ними шли учители (доктора), бывшие, так сказать, экспертами по богословским вопросам; третье место занимали старейшины (сеньоры) из мирян, избиравшиеся из членов одного из правительственных советов по соглашению с проповедниками для административной деятельности; наконец, были еще диаконы, заведовавшие делами благотворения. Из пасторов и старейшин составлялся пресвитерий, или консистория, которая надзирала за правоверием членов общины, за исполнением ими религиозных обязанностей, т. е. за посещением богослужения и проповеди, причащением и т. д., за домашнею жизнью, за всем поведением граждан. Этой коллегии принадлежало право провинившихся отлучать от церкви. Проповедник, доказавший чистоту своей веры и своей жизни и способность поучать народ, через рукоположение (без значения таинства) становился избранным, хотя и совету, и народу давалось право его отвергнуть, если на то были основания. Чтобы такие проповедники могли быть независимы. Кальвин настаивал на необходимости хорошего их обеспечения, высказываясь даже в смысле возвращения духовным пастырям секуляризованной церковной собственности. Везде, где утверждался кальвинизм, его последователи стремились организоваться в самостоятельные общины, которые руководились всемогущими пасторами, хотя и при контроле со стороны народа. Кальвин реорганизовал и государственное устройство Женевы в аристократическом духе, отодвинув на задний план общее собрание граждан и сосредоточив всю власть в малом совете из 25 членов. Церковь и государство Кальвин представлял себе, как две стороны одной и той же вещи, одинаково необходимые для блага людей; но в практической жизни это было слияние церкви и государства, дававшее перевес церкви, так что в его политике был весьма сильным теократический элемент. Отводя светской власти принадлежащую ей сферу, Кальвин отрицал за нею всякое право над совестью и делами религии (в противность Лютеру), но в то же время он обязывал государство всеми способами, какие только находятся в его распоряжении, содействовать церкви, подчиняясь её руководительству и наказывая идолопоклонство и богохульство. Церковная организация Кальвина допускала к управлению светский элемент в лице старейшин, и это даже было приманкою для мирян, желавших играть роль в церковной жизни (напр., в Польше, где кальвинизм принимали паны и богатая шляхта). В сущности, однако, старейшины были только орудиями духовной власти, сосредоточенной в руках пасторов. Последние притом имели право кооптации, а, принося присягу в соблюдении своих обязанностей, обещали подчиняться и законам государства лишь с оговоркою относительно обязанностей к Богу. Пасторам вменялось в обязанность не только отправлять богослужение и поучать народ, но и блюсти за религиозною и моральною жизнью всего народа: они составляли особую коллегию (venerable compagnie), которая каждую неделю собиралась на заседания, имея во главе своей самого Кальвина, и здесь нередко намечались, обсуждались и вырабатывались для внесения в городской совет проекты мер чисто гражданского характера; по соглашению с пасторами избирались старейшины, судившие вместе с особой от них делегацией религиозные и нравственные проступки; в качестве членов консистории они имели право домашнего обыска, и в их распоряжении был тайный надзор за гражданами. Одним словом, все, что только мог бы придумать клерикализм, было дано кальвинистическому духовенству.