Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

не переставая поражаться расточительности американской медицины.

– Как вам? – спросил торговый представитель.

– Великолепно, – ответил я, припомнив, как во время перелета в Хьюстон, перед

самой посадкой, пилот по громкой связи объявил, что сейчас великолепный

момент для того, чтобы посетить уборную.

Один из инструкторов, завидев меня, начал сзывать практикантов:

– Ребята! К нам пожаловал маэстро! Профессор, не могли бы вы поделиться с

нами хирургическими премудростями?

Мне стало чуть неловко перед боровом, которого оперировали в соседнем отсеке.

Обрадованный тем, что мне удастся сделать что-нибудь полезное, я надел

перчатки, подошел к микроскопу, поправил его и заглянул в мертвый мозг.

– У вас тут есть нейрохирургический ретрактор? – спросил я.

Очевидно, ничего подобного не было, так что я взял небольшое долото и слегка

приподнял лобную долю мозга. Крови, разумеется, тоже не было, но по структуре

мертвая ткань не сильно отличалась от живой.

– От формальдегида все становится жестким и плотным, да и запах

отвратительный. Где они только берут эти свеженькие головы? – пробормотал я,

ни к кому конкретно не обращаясь.

– Наверняка подобрали труп бродяги с улицы, – предположил кто-то.

Я рассек переднюю мозговую артерию, объясняя, как проводить резекцию (то есть

удаление) прямой извилины мозга, чтобы добраться до аневризмы передней

соединительной артерии.

– Прямая извилина отвечает за обоняние, – объяснил я своей немногочисленной

аудитории. – Некоторые проблемы с обонянием определенно лучше, чем

повторное кровоизлияние и смерть, что неизбежно случится, если оставить

аневризму как есть.

Я предложил двум ординаторам продолжить операцию и обошел стол, чтобы

заглянуть в мертвое лицо: голова выбрита, глаза закрыты, на щеках щетина,

пеньки немногочисленных зубов потемнели. Этот человек явно никогда не был у

стоматолога. Насколько я мог судить, умер он не таким уж и старым. Я не

удержался и на мгновение задумался, что это был за человек и какую он вел

жизнь; а ведь когда-то и он был ребенком, перед которым открывалось

необъятное будущее.

Практические семинары – дело вполне обычное, но я присутствовал на подобном

мероприятии впервые, и происходящее меня изрядно нервировало. Наверное, это

можно назвать проявлением слабости с моей стороны, поскольку очевидно, что

будущим хирургам гораздо лучше тренироваться на таких семинарах, чем в

операционных на живых пациентах. Недели через две, вернувшись домой, я

затронул эту тему в разговоре с коллегой, который не так давно занимался

организацией похожего семинара в Великобритании.

– Что, – рассмеялся он, – только одна голова? В прошлом году я заказал в США

целых пятнадцать штук для семинара по операциям на черепе. Их подвергли

лиофилизации и прислали самолетом. Перед семинаром для каждой головы надо

было сделать МРТ, так я загрузил их в багажник и повез в больницу. Даже не

знаю, что бы я сказал, останови меня по дороге полиция. А тут, как назло, они еще

и оттаивать начали. Ума не приложу, где их только берут.

Покинув помещение с отрубленной головой и спящими под наркозом свиньями, я

обнаружил у входа в лекционную аудиторию, в которой начался мой рабочий

день, новые подносы, щедро уставленные закусками.

После завтрака нам в ускоренном темпе провели экскурсию по больнице. Она

состояла из стройных рядов многоэтажных башен – мы пересекли бесконечную на

первый взгляд череду коридоров и вестибюлей. При больнице имеется

двенадцатиэтажная гостиница; пациенты приезжают сюда на лечение со всего

света, не только из Америки. Рядом находится еще двадцать – двадцать! –

больниц, а также множество других медицинских учреждений и научно-

исследовательских институтов. Площадь территории, которую занимает

Техасский медицинский центр, превышает квадратную милю. Когда я смотрел из

окна своего гостиничного номера на двенадцатом этаже, то видел одну больницу

за другой – все из блестящего стекла, удаляющиеся к горизонту, словно горный

хребет. Медицина в США откровенно расточительна. В Чикаго я посещал

больницу с собственным роскошным рестораном и садом на крыше.

Американские больницы погрязли в ожесточенной коммерческой конкуренции, и

многие из них специально спроектированы так, чтобы как можно меньше

напоминать больницу. Скорее они похожи на дорогие отели или торговые центры.

Сплошная мишура.

Тем вечером мы с коллегами отправились в загородный клуб. Дорога вела через

пригород мимо больших особняков с просторными лужайками. Клуб тоже

поражал размахом: внутри – к слову, из-за кондиционеров там царил лютый

холод – обнаружился дорогой массивный камин в шотландском стиле, по обе

стороны от которого на стене висели оленьи головы, а над широкой парадной

лестницей разместилась огромная репродукция картины викторианского

художника Ландсира «Монарх долины», изображающая величественного оленя.

Поужинали мы чудесно. Нам прислуживали пожилые мексиканцы с серьезными

и невыразительными ацтекскими лицами. Одетые в черные костюмы с белыми

фартуками, они двигались медленно и с достоинством, обслуживая постоянных

посетителей – последние за редким исключением были в свободных шортах и

длинных футболках. Обед сопровождался типичной для хирургов болтовней:

обсуждали главным образом коллегу, уволенного из-за интрижки с сотрудницей

фармацевтической компании, а также силикон, который она то ли закачала себе в

грудь, то ли нет. По этому вопросу мнения разделились. После увольнения девица

подала на беднягу в суд за сексуальное домогательство, но безрезультатно. А

потом они опять сошлись. Еще я узнал, что операция на свинье с искусственно

созданной аневризмой не увенчалась успехом: кто-то из младшего медперсонала

забыл ввести животному антикоагулянт, и в ходе операции оно погибло от

обширного инсульта. Впрочем, свиньей пожертвовали бы – так это принято

называть – в любом случае, даже если бы ошибки не произошло.

После ужина мы вышли на улицу, чтобы посмотреть автомобильную выставку.

Было невероятно душно. На парковке стояло около тридцати классических

автомобилей, отполированных до блеска. Капот у многих был приподнят – можно

было увидеть безупречно чистые хромированные двигатели. Мимо нас в поисках

свободного парковочного места медленно проехал красный «Феррари». Мой

коллега вслух восхитился:

– Этой машине цена семь миллионов долларов. А парень, что за рулем, –