Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

приканчивать их не составляло труда – чуть ли не сами

ползли, с мольбой в глазах… Сколько-то раз брата довели

до гнева – оказалось, это еще хуже, от дикого рева («Уроды!!

Прибью! !») здешние лабиринты отошли нескоро, и стены

потом долго вздрагивали и холодели от каждого звука.

Внимали дышащие вечностью стены. Возмущались

кучи хламья, которые громоздились вдоль стен. Мы, мол,

сюда умирать попали, – возмущались. А эти – живые…

Время настороженно крутило носом – прислуши-

валось. Вон звон клинков – опять, значит, Танат прибыл.

Конец, значит, очередному Кронову посланцу. И Аид носит-

ся: ох, этот невидимка, когда уже угомонится?! А там еще

– шипящий, свистящий клубок – это Гелло…

44

– Ге-е-е-естия-а-а-а! – бичом нахлестывает тишину

надменный голосок Геры. – Я палец прищеми-и-и-ила-а!

Визжит Деметра: опять на какую-то тварь наткнулась

в своих поисках то ли еды, то ли одежды.

– Аид, ты будешь помогать, или нет?! – орет невиди-

мая Гера.

Хорошенькое дело, удивляется время. Не хватало еще

кому-то помогать. Да и вообще, Деметра сама справится.

Ухватит какой-нибудь сук – не раз бывало – и потом будет

причитать, что, мол, «ах, когда же это кончится!». А полу-

оглушенное чудовище поползет на расправу к Посейдону

– уж лучше к нему, что ли…

«Когда это кончится! » – стонут разнесчастные, по-

тревоженные детишками Крона лабиринты. Темница не

может больше выносить узников. Темнице впору выкинуть

их из себя, что бы там ни подумал Повелитель Времени…

Одно утешает – Гестия молчит. Только ведь она явно

молчит с умыслом, до поры до времени, и…

– Хватит! – звонкий, певучий голос во тьме – как про-

блеск огня. – Если так ждать, то это уже совсем неинтересно.

Все, начинаю стаскивать!

– Кого это и куда? – манерно осведомилась Гера.

– Всех в одно место!

Гелло первым понял, чем это чревато, и смылся в

темноту, истерически подвывая. Через какое-то время в

отдалении бухнул басок Посейдона:

– О… сестренка! Чегой-то ты меня куда-то волочешь,

решительная такая? Какое вместе? Да ну, не пойду я туда,

там Гера…

Стаскивать, значит. Ну, сначала меня найди, сестрен-

ка. Мне эта тьма – колыбель, ты меня тут до освобождения

проищешь. Если оно будет, освобождение это.

«Я бы не стал, – заметил Убийца. – Эта твоя сестра –

как мой меч».

45

«От нее не сбежишь?»

«И ей невозможно противиться».

И исчез – отправился исторгать тени.

Ему-то хорошо, ему есть куда бежать.

Мы сопротивлялись, как могли. Гера ломала руки и

закатывала истерики, Деметра громогласно возмущалась

и читала нотации, Посейдон отшучивался, я сбегал, но

Гестия и правда была упорнее клинка Убийцы: в конце

концов мы сами не заметили, как очутились вокруг уют-

ного костерка.

– Так гораздо лучше, – с удовольствием говорила

Гестия, а языки огня воевали с душной тьмой. – Ждать ведь

гораздо интереснее всем вместе!

Гера издала звук, полный несогласия, и в высшей сте-

пени враждебно посмотрела на меня.

– Кто-нибудь умеет петь? – Посейдон подавился, я

услышал его надсадное перхание. – Правда, я не знаю песен, мама не пела, только плакала… Но можно сочинить! Еще

можно рассказывать истории или разгадывать сны, или

видеть в огне образы… вон пташка, смотрите. А вон колес-

ница Гелиоса! А вы что видите?

«Удрать?» – жалобно спросил Гелло.

Я чуть заметно качнул головой. Я сильно подозревал,

что это бесполезно.

Потрескивание пламени разбавлялось хохотом отца

там, вовне – обрадовался, старый гад, решил, что его в покое

оставили…

– Мать, – вдруг выговорила Гера тихо, с тоской в

глазах. – Мать пела. Чтобы я не плакала. Когда она растила

меня. Она надеялась, что он не вспомнит обо мне… боялась, что услышит плач. Поэтому пела. Грустно.

Она без слов напела несколько строчек чего-то тягу-

чего, густого, бесконечного и древнего, как Уран-небо.

– О чем это?

46

– О треснувшем очаге, в котором погасло пламя, по-

тому что хозяин ушел из дома, а дом опустел. Жена идет за

ним, а он где-то пирует: Мужа с пира жена зовет:

Заплутал средь хмельных друзей.

Плачут дети, угас очаг –

Возвращайся, хозяин, в дом …

– А он?

Гера пожала плечами.

– А какая разница? Очаг угас, а она его еще просит! Я

бы сказала этому гуляке…

– Но ведь можно сохранить немного огня у себя? –

спросила Гестия. – Чтобы разжечь его, когда муж придет?

Аид, а ты что думаешь?

– Такая, значит, жена.

Гера так и взвилась. Правда, перечить не осмели-

лась, помня широкую лужу, которая зазывно поблески-

вала издалека.

– А теперь в огне цветок, – сказала Гестия. – Или

огонь – цветок. Смотрите же, как интересно!

Она была не как меч Таната – она была тверже. Это

я понял, когда на десятый или пятнадцатый раз наших

посиделок ей удалось приволочь к костру Убийцу. Гелло к

тому времени принимал участие в беседе вовсю (в основном

короткими словами описывая свой дом – подземный мир),

Гера снисходила до разговоров довольно часто, я ронял ре-

плики из темноты, но растормошить Таната – это казалось

невозможным.

Не для Гестии.

– Не знаю, почему он не показывается, – как-то сказал

он, когда Гестия заливисто толковала о том, что ей снился

Гелло, танцующий с Гелиосом в обнимку.

Слышать голос Убийцы было настолько непривычно,

что все замерли, даже пламя прижалось книзу.

47

– Кто?

– Брат. Мой брат-близнец, Гипнос. Он ведь как-то

сюда проникает, иначе вы бы не спали.

Сам Танат не спал никогда, и это почему-то всегда

казалось естественным.

– Твой брат – бог сна? – свысока удивилась Гера. –

Тоже рожден Ночью? Я думала, она порождала чудищ в

наказание титанам!

– Он и есть наказание, – пробормотал Танат, поймал себя

на том, что говорит, и сконфуженно замолчал. Но брешь была

уже пробита, и теперь он по временам бросал фразы о мире, который возник между Тартаром и средним миром – подзем-

ном мире, который стал домом для детей Ночи, о том, как бу-

шуют в своей темнице – Тартаре – циклопы и Гекатонхейры…

– Отец правит там? – однажды спросила Гестия.

– Наведывается, – скупо отозвался Танат. – Не правит.

– Почему?

– А смысл?

«А смысл?» – будто хотел спросить что-то совсем

другое. Смысл – сидеть у костра всем вместе, несхожим и

не испытывающим друг к другу теплых чувств? Смысл –

говорить ни о чем, вспоминать солнечный свет, которого в

тесной, душной, разноцветной тьме – лишь призрак, в гла-

зах у Гестии? Смысл петь и угадывать, что на этот раз в огне: костистая лапа или дерево?