Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

судьбу за плечами, как чувствуют собственную жизнь:

нутром. Хрипло втягивая сквозь зубы воздух, потянулся

к ней, пополз по шершавым, заляпанным желчью Ехидны

плитам… одно усилие, два…

Тень приняла как родного. Обняла, баюкая, мягкими

ладошками пригладила обожженную кожу. Я даже осмелил-

ся смотреть сквозь ресницы: не желая слышать, я слышал,

пока полз, как подался назад отец, увидев, что свободны

теперь все. И вот теперь я видел…

Я видел его лицо. Он смотрел в глаза своему сбыв-

шемуся пророчеству со злобой и страхом, и из тени, куда

я сумел отползти, я различал черты, которых не помнил.

Острые скулы, подбородок, сошедшиеся в единую линию

брови, хищный оскал обнажил зубы, глаза свелись в опас-

ные щели прищура – обещание, колебание, ненависть.

Взгляд длился мгновение – потом я моргнул, а отца

не стало.

Не принял бой. Не вынес удара Ананки, которую так

долго пытался обмануть. Сбежал, нет – отступил, чтобы

обдумать, что дальше будет делать…

«Будет. Будет. Будет», – затукало сердце.

Тогда я наконец смог сощуриться и посмотреть на

того, кого так испугался отец.

53

Сбывшееся пророчество.

Ожидание во плоти.

Оживший смысл.

Он стоял – юный и гибкий, и волосы казались сплетен-

ными из солнечных нитей, много позже я узнал, что они чер-

ные… Он стоял, расправив плечи и попирая ногами отцов-

ский дом, и солнце – чтоб оно сгинуло, проклятое! – играло в

его улыбке, заставляя щуриться и прикрываться еще больше.

Пронзительная синева хитона и белизна плаща только под-

черкивала впечатление – Гелиос, который оставил колесницу

и сошел на землю, захватив с собой немного света…

А нос у него был вздернутым – вызывающе смотрел в

небо на прекрасном лице, грозя небесам: «Вот я вам! Приду

– и узнаете!»

Это было то, что я увидел в секунду. Потом опять

прикрыл усталые глаза – и все, сорвалась молния с места,

мелькнули кудри из солнца да синий хитон. Оживший смысл

кинулся поднимать Деметру, и звонкое: «Радуйся, красави-

ца!» – едва не раскололо мой бедный череп напополам.

Красавица пыталась стереть с себя желчь и вино – в

придачу мы все были покрыты какой-то слизью, но спаси-

теля это, видно, не смущало, он обнял ее, пачкая хитон, и

продолжил:

– Радуйся, сестра! Я Зевс, сын того труса, который

сбежал. Наша мать Рея рассказывала мне, что вы томитесь

в заточении, и мы с моей женой Метидой придумали, как

устроить ваше возвращение.

Худощавая Метида с кисловатым, заумным выраже-

нием лица помогала подняться Гере. Посейдон встал сам и

расхохотался едва ли не яростно.

– Да уж, это было катанье так катанье! – и потряс

Зевса за плечи. – Радуйся, брат, я Посейдон! Как сделано-то

было, как сделано! Эх-х, солнышко печет, думал, не увижу

вовсе… А вот Гестия!

54

Гестия, во-первых, приземлилась на ноги (непости-

жимо, как у нее это получилось), во-вторых, почти не за-

ляпалась ни вином, ни желчью. Она подошла к младшему

брату и несколько секунд рассматривала его с мечтательной

улыбкой. Потом обняла.

– Точно такой, каким я тебя представляла, – прошеп-

тала ликующе.

Я понял: рано или поздно обо мне вспомнят. И если я

не найду сил подняться – мое знакомство с младшим братом

состоится снизу вверх, потому что меня прибило солнцем и

звуками к проклятым плитам, я лежу обнаженный и заляпан-

ный дрянью (и хорошо, что не чувствую ее запаха, потому что

воздух колет мозг своей свежестью с каждым глотком), а он…

А он уже подошел и стоит – улыбающийся, с нена-

вистным солнцем в волосах и улыбке, и протягивает руку.

В Тартар гордость, иначе так и останусь червем на

каменных плитах.

Я протянул руку в ответ и позволил себя поднять, но

из тени выходить не стал.

– Радуйся, брат, – голос в ответ на приветствие выхо-

дил со скрипом, его забивал обратно в горло острый запах

чего-то непривычного (свободы? смысла?). – Я Аид.

– Потому и стоишь в тени? – он не удивился, услышав

имя, только заинтересовался.

– Долго пробыл там. Непривычно.

Мягко сказано. Воздух – отрава, звуки – какофония,

солнце… кажется, оно меня ненавидит почти как я его.

Ну и нужен мне был такой смысл? – мелькнуло мрач-

но. Лучше б как раньше.

Зевс хлопнул меня по плечу.

– Привыкнешь. Время пройдет – привыкнешь, – и то-

ном ниже, уже без улыбки. – Время придет – он поплатится.

И сжал губы – затвердел подбородок, превращая

лицо в маску величия и твердости. И за юношей с волосами, 55

переплетенными светом, встал призрак предназначения и

пророчества – тверже гор и сильнее Урана-Неба, кажется,

он действительно собрался воевать с Кроном…

– А пока вам нужно омыться и подкрепиться, – спо-

хватился он. – Одежды мы с Метидой раздобыли заранее.

Ты знаешь вкус нектара?

Я покачал головой. Только что понял: чтобы проде-

лать все нехитрые процедуры, вроде подкрепления, нужно

выйти из тени. Ведь когда-то же все равно из нее выходить

придется.

Сделал шаг.

И Зевс сделал шаг. Назад. Глядя в мое лицо, которое

он наконец смог рассмотреть.

С непонятным выражением, будто смотрел на что-то

знакомое и неприятное.

– Долго пробыл там? – повторил он мои слова, а эхо в

ушах раскатило: «Ты – старший? Старший?»

– Дольше других, – проскрипел я, заслоняя лицо от

дневного света.

– Привыкнешь, – повторил он еще раз, подставляя

плечо – нужно мол, – опирайся.

Я не стал. И, кажется, я его тогда не поблагодарил,

потому что в голове шумели горные обвалы, а плечи подги-

бались от тяжести нового мира, он рушился со всех сторон, каждой краской, звуком, запахом, бликом, движением.

И, кажется, он ошибся и я не смог привыкнуть.

Может быть, тогда, когда мы покидали открытую трапез-

ную отцовского дворца – мне нужно было спросить Зевса,

сколько я просидел в животе у отца?

Но говорить казалось свыше любых мучений.

Плетясь за остальными, я окинул прищуром окрест-

ности – но ни Таната, ни Гелло нигде не было. Словно их не

было вообще.

«Позже», – сказал я себе.

56

Теперь оно у меня было – «раньше» и «позже».

Появилось время, которое шло как следует, которое можно

было считать и тратить.

Ну, я и тратил. Пару лун провел в самом темном углу

покоев, какой только нашел: учился дышать и привыкал к

шуму. Потом начал высовывать нос на воздух – по ночам,

только по ночам.

Нектар и амброзию я впервые так и вкусил: в углу. Их

принесла сострадательная Гестия: все уверяла, что я даже в

темноте выгляжу невозможно худым.

– Что такое? – расстроилась она, глядя, как я кашляю.