Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

– Да когда ж это кончится! – потихоньку бормочет

Деметра, и ей в такт печально ухает оскверненная темнота, разрезанная тишина.

– Не-е, меня мамка не хотела давать старому хрычу,

– Посейдон всегда говорит громко – чуть ли костер не за-

дувает. – В пещере прятала. Нимфы малость воспитывали,

да. Эх, какие у них формы у этих нимф! Она, значит, бате

вместо меня жеребенка хотела дать. Завернуть в пеленки и

дать, чтобы он сожрал!

48

– Ужас, – шепчет Деметра. Наверное, прикидывает,

что бы мы тут делали еще и с жеребенком.

– Я ж говорю – ужас! Жеребенка! Я на него посмотрел…

а у него глаза большие, влажные такие… ржет. Жалобно. И

мама его, кобыла то есть, она тоже – в руку тыкается, чуть не

плачет. Ну, я и пошел… того, сам. Говорю – на, жри меня, чего

там… Правда вот зуб ему высадил – чтобы неповадно было…

– Дурак.

– Ага. Дурак, что всю челюсть старому гаду не своротил.

– Нет, вообще дурак. Ж-жеребец, как же…

– А в зубы?!

Ну, в зубы – так в зубы…

Дрались, бродили по лабиринтам, стучали клинками,

гонялись за отцовскими чудовищами, которых становилось

все меньше (смирился Крон, понял, что ничего не добьется),

– и темнота покорно принимала в себя, обнимала крыльями

оттенков. Только потом что-то дергало, толкало, тянуло к

маленькому костерку: не захочешь, а пойдешь, послушаешь,

как серебрится в безмолвии голос Геры, поющей песню ма-

тери, как низко подпевает Деметра, мечтает Гестия, шутит

Посейдон…

Твари, которые бродили по лабиринтам, к костру не

совались. Понимали – это для детей Крона.

Вообще никто и ничто не влезало.

Только раз, через несколько вечностей после того, как

собрались впервые, влез чужеродный, непонятно откуда

идущий звук.

Чавкающий, поглощающий звук времени, принима-

ющего в себя нового жильца.

– Похоже, там еще кого-то глотают, – уныло заметила

Гера. Из темноты отозвалась стоном Деметра:

– Ну, когда же это кончится!

А Посейдон заржал, впрочем, он так делал по каждо-

му поводу.

49

А потом это кончилось – когда прямо к нашим ногам

свалился туго запеленатый сверток. Упал тяжело, камнем

– потому что и был камнем. Кусок скалы, гранитно-серой,

грубо обтесанный наподобие младенца.

Мы молча смотрели на него: виден был каждый кон-

тур, каждый излом гранита, потому что Гестия освещала

пеленки и камень своим огоньком.

Мы физически чувствовали, как размыкается вокруг

нас безвременье, и вместо него приходит, вкрадывается в

душу «скоро». Всхлипнула Гера: по-девчачьи, с недоверием

и пугливой надеждой.

Волосы шевельнулись от легкого, шутливого дунове-

ния Ананки – что, взял? Я же говорила…

– Интересно, – наконец прошептала Гестия. – На кого

он будет похож?

50

Сказание 2.

О трех богах, ставках и клятве

над пропастью

Между шелестом свистящим все растущих быстрых вод

Возникают нереиды, отдаленный хоровод.

Все похожи и различны, все влекут от света в тьму,

Все подвластны без различья назначенью одному.

Чуть одну из них отметишь, между ею и тобой

Дрогнет мягко и призывно сумрак ночи голубой.

И от глаз твоих исчезнет отдаленный хоровод, –

Лишь она одна предстанет на дрожащей зыби вод.

К. Бальмонт

– Так похож на него…

Она отворачивалась, чтобы не видеть знакомых

черт, и рука невольно дернулась к щеке – где похож? Почему?

И ведь сам уже знал – на кого, ловил на себе тревожные взгля-

ды, и странно, что этого сходства не досталось братьям: словно сыновья другого отца.

Трое стоят перед моими глазами. Три ярких отпечат-

ка прошлого не желают выливаться в воду воспоминаниями, не желают приближаться – остаются на обрывистом берегу:

– Я ставлю на море.

– Я ставлю на небо.

– Я…

И черные волосы развеваются на ветру, у всех нас

были черные волосы (почему были?!), у всех троих – темны

по-разному. Кудри младшего, тугие кольца, гордо лежали по

плечам, и в них всегда блестело солнце, даже ночью его воло-

сы ухитрялись как-то ловить свет то ли звезд, то ли луны.

51

У Посейдона – вечно спутанная и топорщащаяся грива,

откуда непременно торчал то цветок, то зеленая ветвь, которая отливала из черного почему-то синим.

Третий…

– Какой ты… волос как тьма Эреба…

Молчи, Мнемозина.

Я вижу – нас? – их. Троих на обрыве. Стройный и гиб-

кий освободитель – осиная талия, легкость птицы в каждом

жесте. Приземистый, на голову ниже, Посейдон.

Третий почему-то сутулится и кажется ниже млад-

шего, хотя это не так…

И – невероятно, неправдоподобно разные лица.

Каждый не похож на стоящего рядом.

Только один похож на…

Я закрываю глаза, чтобы не видеть лица в черной воде

– и заставляю себя увидеть другое – юное, непохожее на мое.

Лицо, о котором мы все гадали – каким оно будет?

Лицо нашего общего «скоро».

Позже узнал: это был пир. Даже не пир, а просто

трапеза, они с Метидой заявились к отцу гостями от како-

го-то из титанов – то ли от Атланта, то ли от Океана.

С порога заявили, что принесли великому Крону прекрасное

вино в дар – и папаша не устоял, опрокинул три кубка под-

ряд, ничуть не озаботившись разбавить хоть чем-нибудь.

Впрочем, оно уже было разбавлено. Там плескалась

желчь очередного порождения Нюкты – Ехидны, и я упустил

узнать у Метиды, как младший доставал этот ингредиент.

Тогда было не до знаний, теперь уже и не спросить, хотя… не

все ли равно, важно – что смесь оказалась гораздо более дей-

ственной, чем все наши прыжки на стенки желудка.

После третьей чаши отец изверг нас прямо на пол

своего жилища, и мы смогли познакомиться со своим осво-

бодителем лицом к лицу, увидеть свое «скоро» во плоти, сказать «радуйся» своему смыслу…

52

Смысл улыбался – солнце играло в его волосах и в

этой улыбке, и это я тоже увидел потом, потому что, едва

упав на пол, я открыл глаза, закричал и забился в агонии.

Мы находились на открытой площадке, и безжалост-

ное солнце било сверху, палило непривычные глаза, обжига-

ло их сквозь ладони, я ненавидел этот проклятый огонь, эти

цвета, которые обрушились сразу отовсюду, многозвучье

голосов и гомон птиц в недалекой роще – все отзывалось в

голове молотом; воздух пронизывал насквозь копьем. Это

было со всех сторон, вокруг, я не знал, что закрывать: глаза, рот или уши, и пятно тени почувствовал, как чувствовал