Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

– А что он махает этой железкой?

– Убивать учится.

– Кого?! Тут, кроме нас и этих чудищ…

– Наверное, отца, – это голосок Гестии. Огонек дро-

жит и прыгает – сестра забавляется с ним. – Потом. Когда

это кончится.

– О-ох… милочка! Когда это кончится?!

Когда младшая сестренка не пребывала в компа-

нии Гестии или Деметры – она занимала себя, как умела.

Большую часть времени просиживала на все тех же стволах

деревьев или скалах, принимая позы, одна величественнее

другой. Иногда танцевала или пела. Пение ее привлекало

Гелло, который обожал бесшумно переползти границу,

сливаясь брюхом с поверхностью, подобраться совсем ря-

дом – и подвыть от всей души. Тогда песня заканчивалась

пронзительным визгом, а вслед за этим начиналось метание

в Гелло всего, что попадалось под руку, а продолжалось это

все гневным обращением ко мне:

– Аид! Прикажи ему отойти! Это ты его натравил, ты,

я знаю, ты…

Вопроса, кто из нас в утробе отца лишний, даже не стояло.

Вопрос был: когда закончится мое терпение (а его я

успел накопить много) и возьмет свое мой характер?

36

Танат предлагал помочь, а Гелло так и вовсе умолял

хотя бы сопровождать меня, но я отмел это движением

ладони и без слов заявил, что раз сестра – моя, так и ре-

шать – мне.

После чего я совершенно осознанно переступил не-

зримую черту, делившую отцово брюхо, кивнул в ответ на

приветствие Гестии, махнул презрительно отвернувшейся

Деметре, ответил мрачным молчанием на вопрос о том, по-

чему я не спросил о приглашении, подошел к ней вплотную

– Гера приняла менее величественную позу, когда смогла

рассмотреть мое лицо…

Потом я с ней заговорил – впервые после того как

назвался.

– Я никогда у тебя не буду ни о чем спрашивать, – ска-

зал я. – Потому что я – старший. И я – мужчина. Поняла?

Ее лицо светилось в темноте. Бледностью. Не дожи-

даясь ответа, я сгреб ее с развилки ветвей, вскинул на плечо

животом и понес.

Вопить она начала только на полдороги. Но зато и

звуки, наверное, долетали аж до Урана – не до него, так до

Крона точно, потому что вовне глухо хохотнуло и заметило

о том, что да, баб нужно учить…

И смешок был такой значительный, что даже Гелло

догадался – как именно учить.

У Геры с самого начала было именно это на уме, судя

по тому, что она на меня обрушивала:

– Ты… да поразит тебя бесплодие! Пусть Эринии

вырвут твои отростки и бросят псам! Я не покорюсь тебе!

Пусть твое ложе кишит червями и скорпионами! Не трожь!

Я не буду твоей!

Я снял ее с плеча.

– А мне и не нужно.

И воткнул головой в ту самую вонючую маслянистую

лужу, которую столько раз приходилось переступать. Гелло

37

радостно взвизгнул – предвкушал возможность послушать

еще красивую брань. Он-то Герой простодушно восхищался,

считая ее отчасти родственницей за манеру изъясняться…

Когда я выдернул ее – без помощи она бы там столе-

тие проторчала – Гера и впрямь выглядела родственницей

моему чудовищу. С волос стекала едкая слизь, рот открыт,

черты перекошены…

Она меня ненавидела – да. Это была хорошая, огнен-

ная ненависть.

Если бы она не была смешана с оскорблением и почти

разочарованием оттого, что я не посчитал нужным под-

твердить ее опасения. Из-за моего «и не нужно»…

– Женщина, – сказал я тихо. – Научись молчанию.

Оно тут ценится.

Она кивнула, тяжело дыша, испепеляя меня взглядом,

который говорил: «Никогда. Никогда не прощу», – первый

и единственный раз, когда я ее по-настоящему услышал…

Гестия явилась позже.

Впервые пришла сама, положив конец задумчивым

и вопросительным взглядам, которые бросала на меня в

присутствии сестер. Решилась все-таки уйти от огня, чтобы

найти меня на моей стороне, во мраке.

– Радуйся, брат.

Нашла.

Я сидел на корточках, прислонившись к липкому

– здесь все липкое и душное – камню своего утеса. Гелло

шнырял поблизости, бурча и поцарапывая изнутри папино

брюхо. Я смотрел на огонек на том конце своей темницы –

размыкающий темноту, делающий миром фантазии весь

мир, который я для себя создал…

– Радуюсь, сестра.

– Ты не радуешься, – она погладила меня по руке. – У

тебя грустные глаза. Ты устал быть здесь?

38

– Я не знаю иного.

– Жаль, у меня нет нектара или амброзии. Это прио-

бодрило бы тебя. Хочешь, я расчешу тебе волосы?

Ощущать ее руку было жгуче-непривычно – теплые,

невесомые касания, от которых я сперва ежился и пытался

увернуться, потому что они не были похожи на знакомые

мне прикосновения скал и меча, на шершавую кожу Гелло

под боком. Но Гестия была терпеливой, и я сдался.

– Расскажи мне о том, что там… вовне.

– Там совсем не так темно, – отозвалась задумчиво.

– И не так тихо. Я видела немного: мама держала меня в пе-

щере, она надеялась, что отец забудет обо мне…

Одного не понимаю, зачем старый тиран глотает доче-

рей? Меня – понятно, я наследник. От них-то ему какой вред

– боится увидеть личико Геры и помереть от разлития желчи?

– Но я видела, как Гелиос-солнце гонит свою колес-

ницу с востока на запад, он мне помахал, и это было очень

красиво. Я слышала пение птиц, оно почти как солнечный

свет, только для ушей. Я видела огонь: он согревал меня,

когда Нюкта набрасывала свое покрывало на небо. Я взяла с

собой немножко – смотри – в ее руке полыхнул маленький

огонек, я сощурился. – А потом мать пришла и понесла меня, и тогда я увидела море… большое… оно дышало, и над ним

стояла и смотрела Ирида-радуга, она тоже мне улыбнулась.

Наверное, этому вечному ребенку все улыбаются.

Кроме старшего брата, который разучился этой мудреной

науке сколько-то вечностей назад.

Гестия словно догадалась о том, что крылось за моим

молчанием, и тут же принялась меня жалеть, будто я был

младенцем: с поглаживаниями по голове и укачиванием,

которое неприятно напомнило мне самый первый, солнеч-

ный день жизни.

– Бедный, бедный… ты был первым из нас, ведь так?

Ты не увидел моря, не помнишь пения птиц, только темнота, 39

– я попытался сбросить ее руки, но она не унималась. – Ты

просто… потерпи еще немного, и скоро все закончится.

– Разве что у него случится грандиозная отрыжка, –

собственный голос казался неверным, треснувшим.

– Нет. Но ведь он рано или поздно придет.

«Кто?»

«Тот, который освободит нас и победит отца. Брат».

Я не заметил, когда мы перешли с ней на разговор

взглядами. Пламя в ее горсти вызывающе разгоняло тьму,

делая ее вокруг огонька однородной – черной.

«И ты готова жить здесь, чтобы ждать?»