Наталья Долинина - Предисловие к Достоевскому

Чем это могло кончиться, трудно себе представить. Но на этих словах вошли Иван Петрович и доктор.

Здесь мы впервые видим, что Иван Петрович может по­терять терпение и броситься на обидчика: «Я плюнул ему в лицо и изо всей силы ударил его по щеке». Казалось бы, оскорбленный князь не простит пощечины, не простит плев­ка в лицо. «Он хотел было броситься на меня...» — могла бы начаться примитивная драка, «...но, увидав, что нас двое, пустился бежать, схватив со стола свою пачку с деньгами. Да, он сделал это; я сам видел». Так постыдно князь исчеза­ет со страниц романа: о нем еще будут говорить, но сам он уже не появится перед нами. Его наглой храбрости хватило бы на одного Ивана Петровича, в победе над которым он уверен. Но старик доктор... князь не знает его. Последний штрих — пачка с деньгами. Потому он и таскает ее повсюду с собой, потому и предлагает то отцу Наташи, то ей самой, что знает: эти люди не возьмут денег, их можно только ос­корбить предложением пачки, а лишаться десяти тысяч всамом деле князь вовсе не собирается. Иван Петрович в таком исступлении, что «бросил ему вдогонку скалкой, ко­торую схватил в кухне, на столе».

Оставшись вдвоем с доктором около Наташи, которая «была как в горячечном бреду», Иван Петрович уже не пом­нит о князе.

И вот здесь, в эти мучительные для него минуты, а по­том часы он совершает поступок, которого нельзя понять. Доктор еще не договорил своих слов, еще не назвал Ната- шину болезнь, а Ивана Петровича уже «осенила другая мысль». Он побежал за Нелли. Ему пришло в голову, что одна Нелли может теперь спасти Наташу. Ведь он знал, что Нелли тяжело, смертельно больна, что для нее губительны волнения, а особенно воспоминания о страданиях и смерти матери. Тем не менее он прибегает домой с вопросом: «Хо­чешь ли спасти нас всех?»

Нелли сначала не понимает, о чем он говорит. Но Иван Петрович рассказывает — даже очень связно для человека, который только что дал князю пощечину и бросил ему вслед скалку. Коротко, но очень четко он объясняет девочке, чего от нее ждет. Нелли отвечает ему тоже кратко: «Знаю», «По­нимаю», «Слышу», «Верю». Все эти слова она произносит еле слышным шепотом; ей уже невыносимо тяжело, но Иван Петрович не замечает этого. Он уверен: если старик Ихме- нев услышит всю историю Нелли, он простит Наташу, он сам бросится к ней на помощь. Но о девочке Иван Петрович в это время не думает, его интересует только спасение Ната­ши. Он просит девочку: «Расскажи им, Нелли, все так, как ты мне рассказывала. Все, все расскажи , просто и ничего не утаивая... И как расскажешь все это, то старик почувствует все это в своем сердце... Нелли! спаси Наташу! Хочешь ли ехать?

— Да, — отвечала она, тяжело переводя дух и каким-то странным взглядом, пристально и долго, посмотрев на меня: что-то похожее на укор было в этом взгляде, и я почувство­вал это в моем сердце».

Сколько ни перечитываю «Униженных и оскорбленных», не могу понять, как тот Иван Петрович, какого я уже узна­ла, уже полюбила на страницах романа за его доброе серд­це, умеющее понимать чужую боль и откликаться на нее, как он решился на этот жестокий, эгоистический поступок — за­ставить больную девочку растравить свою рану, привезти ее к старикам Ихменевым не потому, что там ей будет лучше, а потому, что она может помочь Наташе, растопив ожесто­ченное сердце ее отца. Конечно, во взгляде девочки было что-то «похожее на укор». Все то, что Иван Петрович до сих пор говорил об Алеше и его эгоизме, говорил совершен­но справедливо, теперь оказывается обращенным против не­го самого: как же можно было не опомниться, не остановить­ся, не пожалеть ребенка!

Две следующие главы посвящены рассказу Нелли. Ста­рики Ихменевы погружены в свое горе: они, конечно, уже знают, что Алеша уехал, а дочь их «оставлена, брошена и, может быть, уже оскорблена». Они думают только о ней, хо­тя и не говорят об этом вслух. Появление Нелли в эту ми­нуту вовсе нежеланно для них. Николай Сергеич чувствует какую-то тайную цель Ивана Петровича, Анна Андреевна скоро «опомнилась и догадалась: она так и кинулась к Нел­ли». Одна девочка твердо понимает, 470 с ней поступают же­стоко: «Нелли дрожала , крепко сжимая своей рукой мою, смотрела в землю и изредка только бросала кругом себя пугливый взгляд, как пойманный зверек». Иван Петрович видит все это: и дрожь, и пугливый взгляд, и то, что Нелли крепко сжимает его руку, — ему одному она доверилась, он теперь ее единственный друг, спаситель, и он-то поступает с ней бессердечно. Ему так нужна сейчас исповедь Нелли, что он решил воспользоваться ее любовью; ведь мы уже доста­точно знаем Нелли, чтобы понять: ничем другим, ни мольба­ми, ни угрозами — только обращением к ее любви мог Иван Петрович добиться от нее согласия рассказать чужим людям все самое мучительное и жестокое, что хранит ее память.

Но рассказывать ей трудно, старикам приходится самим начать расспросы. Вернее сказать, спрашивает Анна Андреев­на, а старик, видимо, уже чувствует свою вину перед ребен­ком: он «пристально'поглядел на нее». Как ни стрлнно, един­ственный среди взрослых слушателей Нелли, кто понимает сейчас, как жестоки эти расспросы, — Николай Сергеич, ко­торого Нелли только недавно назвала жестоким и злым ста­риком. Он врывается в разговор, чтобы облегчить Нелли ее задачу, сам рассказывает за нее то, что знает, но и он все-та­ки больше думает сейчас о своей Наташе, поэтому не может удержаться, чтобы не сказать:

«— Я знаю, Нелли, что твою мать погубил злой человек, злой и безнравственный, но знаю тоже, что она отца своего любила и почитала...»

Вот на эти слова Нелли ответит уже с гневом, потому что Николай Сергеич для нее — прежде всего так же не про­щает свою дочь, как ее собственный дедушка не прощал ее мать. И Нелли отвечает «робко, но твердо»:

«— Мамаша любила дедушку больше, чем дедушка ее любил...»

Теперь, вспомнив самое горькое: как дед «не принял ма­тушку и... прогнал ее...», Нелли уже сама хочет рассказать все подробности, и рассказ ее становится длинным, связным. Старики по-разному реагируют на ее слова: Анна Андреев­на жалеет девочку, отирает слезы платком, но не понима­ет, что этот разговор всего более мучителен для ребенка. Николай Сергеич, может быть, и понимает это, но у него сейчас одна забота — ему важнее всего сказать, что старик Смит за дело отверг свою дочь: раз она его оскорбила, то он имел на это право. Но Нелли не принимает этих слов Ихменева, ей жалко мать, ее она оправдывает, а дедушке не может простить, что он так и не успел увидеть свою умирающую дочь. Все, все она рассказывает подробно: о бо­лезни матери и о том, как она посылала свою девочку к де­душке просить его прощения...