Джессика Браун - Поговорим о дыхании. Дар, который мы не ценим

Дыхание десятилетиями может быть надежным спутником. Перед смертью оно уже не в состоянии сохранять прежний уровень. Меняется его структура. Сенсоры диафрагмы, бронхов и кровеносных сосудов, которые помогали нервным клеткам продолговатого мозга регулировать ритм дыхания, теперь передают сообщения с задержкой или не передают вовсе. Внутричерепное давление, которое повышается, например, при опухоли головного мозга, может сбить с такта дыхательный центр настолько, что дыхание становится низким монотонным гулом, как будто в палате находится не человек, а машина. Так называемое дыхание Чейна — Стокса, наоборот, бушует как морской прибой: глубокие и частые дыхательные движения переходят в поверхностные и редкие, потом наступает пауза секунд на десять, чтобы снова нарастать волной до пика. Так дышат больные инсультом. Или лежащие в коме. Если в глотке скапливается мокрота, дыхание становится клокочущим. Это звучит жутко, будто человек тонет. От отсоса, который помог новорожденной Айе, врачи, как правило, отказываются. «Похоже, что хрипы самих умирающих не мучают. А чтобы отошла мокрота, можно медленно наклонить голову в сторону», — говорит доктор Делис. Теперь на сцену выходят новые спутники: морфин и транквилизаторы, они компенсируют потерю спокойного дыхания. Ширма из медикаментов отгораживает стоящих на пороге смерти от мира живых. Три четверти умирающих живут последние пару дней в затуманенном сознании, а девяносто процентов за час до смерти впадают в бессознательное состояние.

Когда человек отходит, в организме запускаются две вроде бы взаимоисключающие программы: умирания и аварийной службы. Насыщение кислорода в крови теперь нельзя измерить обычным способом, поскольку кровь уже не достигает кончика пальца с пульсоксиметром. Она скапливается вокруг жизненно важных органов в центре. Пальцы рук и ног холодеют. Сердце изо всех сил трудится, чтобы доставить кислород всем органам, лихорадочно бьется, спотыкается. Из-за нехватки питательных веществ организм преобразует свои жировые запасы в кетоновые тела: новые источники энергии, по-видимому оказывающие слегка дурманящее действие. Обезвоживание тоже помрачает восприятие. Отказывают легкие — повышается содержание углекислого газа в крови. Тоже своего рода легкий наркоз: дыхание прерывается, но помраченное сознание уже не регистрирует это. Некоторые больные ХОБЛ, имеющие в своем распоряжении кислородный концентратор для поддержания дыхания, самостоятельно вводят себя в такое состояние. При вдыхании кислорода организм выделяет дополнительный углекислый газ. У здорового человека специализированные рецепторы тут же реагируют, и дыхание учащается. Но поскольку у пациентов с ХОБЛ уровень диоксида углерода в крови хронически повышен, сенсоры уже менее чувствительны. Добавочный кислород не стимулирует активность дыхания, и возрастающая концентрация углекислого газа постепенно наркотизирует.

Последняя перед смертью форма дыхания — агоническая. Когда прекращается поступление кислорода в головной мозг, тот пытается защитить дыхательный центр от перераздражения: отключает его функции, но инициирует отрывочные судорожные вдохи, чтобы протестировать на доступ к кислороду. Во всяком случае, так гласит теория, объясняющая механизм агонического дыхания. Из исследований медицины глубоководных погружений и высокогорной медицины известно, что гипоксия не воспринимается организмом как алармический сигнал удушья. Возможно, что она даже вызывает эйфорию. Но на окружающих производит тяжелое впечатление.

«Процесс умирания сугубо индивидуален, — заканчивает нашу беседу Сандра Делис. — Люди уходят так, как жили. Одни суетно, другие напоказ, одни осознанно, другие — по задуманному. Молодые сопротивляются особенно упорно. У них конечная стадия может длиться днями». Кто-то управляется минутами — зачем оттягивать неизбежное? Иные, прежде чем сдаться, наполняют легкие величественным последним вдохом. Есть пациенты, вообще не замечающие перехода, — просто слабый и долгий последний выдох. «Хорошо, когда пациенты уходят со вздохом облегчения», — заключает доктор паллиативной медицины.

Я желаю Зите легкого последнего вздоха — завершения долгой жизни.

Паллиативное отделение — не обязательно конечная станция. Пока мы с Сандрой Делис прощаемся в вестибюле, медсестра везет пациента на коляске к выходу. Он неизлечимо болен, но его состояние стабилизировали настолько, что больного могут отпустить домой. Я смотрю, как он под руку с женой пересекает двор, другой рукой обнимая комнатный цветок, который ему подарили постояльцы отделения, и надеюсь, что все мы можем отсрочить наш последний вздох. Это утешает. Хотя знаю, что Зита никогда больше не встанет с постели.

Год с лишним я занималась вопросами дыхания. Мне хотелось узнать о нем как можно больше. От людей, с которыми беседовала и за которыми наблюдала, я научилась многому. В первую очередь вот чему: можно, как я, совершать какое-то действие на протяжении сорока четырех лет и тем не менее иметь о нем лишь смутное представление. Но стоит заняться им интенсивнее, оно приобретает значение — и начинаешь им дорожить. То, что мы часто рассматриваем как неотъемлемое, может быть легко утрачено. Для меня, например, на грани чуда то, что наша планета имеет атмосферу, позволяющую нам дышать. Прозрачная и невидимая, она ускользает от обыденного восприятия, несмотря на свой объем. Нас окружает количество воздуха, в 38 000 раз превышающее содержание воды в океанах.

Воздух находится в постоянном движении, разносит мельчайшие частицы на тысячи километров. Недаром говорится: чтό выпускаем в него, то однажды вдохнем сами.

Мы, люди, рождаемся с богатейшим ассортиментом видов дыхания. И каждый из них — выражение наших физических и эмоциональных потребностей. В материнском чреве нас снабжает кислородом пуповина. Мы в тепле и уюте, а внешний мир — всего лишь отдаленный рокот. Как только воздух коснется нашей кожи, мы криком требуем внимания и заботы. Газовая смесь, которой отныне дышим, полна посланий для всех, у кого есть пасть, хоботок или усики-антенны. Сами мы получаем лишь их обрывки. Если бы люди не были отключены от этой части информации, насколько богаче и восхитительней был бы наш мир. Однако мы нашли свой, оригинальный способ коммуникации. Речь — это сознательно регулируемый характер дыхания. Звук голоса распространяется по воздуху, который нас окружает. Если нам не хватает дыхания, мы находим другие возможности быть услышанными. Пением мы можем дотянуться до сердец тех людей, с которыми иначе не могли бы общаться — например, из-за незнания языка или деменции слушателя. Тут всё наше существо начинает трепетать: положите ладони на грудь и спойте «99 воздушных шариков» [72] «99 Luftballons» ( нем .) — антивоенная песня немецкой группы «Nena» из дебютного одноименного альбома 1983 года. самым низким своим голосом — вы почувствуете, как вибрирует грудная клетка. В большинстве случаев модель нашего дыхания сходна с образцами в животном мире: вздохи и чихание, например, — хоть они и кажутся нам «слишком человеческими». Обезьяны смеются. Крысы тоже.