Неизвестно - Untitled.FR11

Когда тополя закончились, им пришлось перебраться через канаву. Дальше путь шёл вдоль яблоневого сада. Так они вышли к леску, где начинался пруд. Лесок представлял собой типичную для среднерусской местности поросль, что зовётся смешанным подлеском. Уж об этом-то Троепольский, окончивший ле­сотехнический институт, знал не понаслышке. Если слегка изменить слова из­вестной песни - это разнообразие можно было представить так: «То берёзка, то осина, куст ракиты над рекой.». Этот кусочек леса был как раз тем «краем», который больше вряд ли где найдёшь. Друзья подошли к глади пруда, и Тро- епольский, сняв свои очки с толстыми линзами, шумно выдохнул воздух: «А красота-то какая!»

Они двинулись вдоль берега пруда, огибая лесок, вышли на большую поляну со сторожкой.

- Здесь традиционно проходят все народные гулянья, от майских праздников до пасхи. Здесь же, рискуя быть не понятым, я поначалу хотел заложить иппо­дром. Но потом не решился трогать эту красоту, нашёл другое место - пустующее поле. Мы сейчас пройдём с тобой через цветущую жасминовую аллею, и ты пой­мёшь, почему я передумал. Ты не боишься укусов пчёл?

- В эдэме даже пчёлы кусаются без боли! После города я здесь словно в раю, без всяких преувеличений. Ты посмотри, ведь за всё время, что идём, мы не встре­тили ни одного человека, кроме шныряющих мальчишек.

- Гаврюша, у меня все работают! И ты видел бы, с какой жадностью народ ра­ботает после войны! Кто не задействован в поле, те трудятся в посёлке, на стройке собственных домов. Захочешь - побываем и там. Ты увидишь моих людей, с бле­ском в глазах. Я радуюсь, когда понимаю, что мне удалось зажечь эти глаза.

Они идут за мной, потому что я многое им даю, пекусь о них. Я не началь­ствую, я веду их за собой, снимаю, если надо, рубашку и переворачиваю лопатой зерно на токах вместе с ними; я один из них - и они чувствуют это .

- Друг мой, всё ли так идеально? Знаю тебя неисправимым романтиком с веч­но горящими глазами, распахнутой душой. Помню тебя активистом, представи­телем комбеда района, открывающим «Театр Чернышевского» в Борисоглебске. Как мы радовались этому театру для бедноты, где мы сами ставили пьесы и сами были артистами. сколько было восторгов!

Ты говорил тогда: «Мой театр в Борисоглебске.» - и искренне, по праву, считал его своим, как считаешь сейчас «своими» людей, работающих в совхозе, «своими» - этот парк, и манеж, и лошадей - свою сокровенную любовь .

Я понимаю, в этом звучит наша гордость за вложенный труд, но разве мы по- настоящему можем сказать, что это - «моё»? Ты не боишься, что в какой-то мо­мент у тебя всё это отберут, найдётся тот, кто «положит глаз» на твой «эдэм», на твой, испеченный собственными руками, кусок сладкого пирога и вышвырнет тебя отсюда под самым благовидным предлогом, чтобы сесть здесь самому или посадить своего наперсника?

Иван с удивлением воззрился на друга, как будто видел его впервые. Гаврюша снял очки, и на его переносице обнаружились два тёмных следа. Глубоко спря­танные глаза на ярком солнце превратились и вовсе в щелочки и смотрели устало, без всякой насмешки, так свойственной им.

- Гаврюша, откуда в тебе это? Ещё семь лет назад ты был другим человеком. Откуда в тебе такой пессимизм?

Со стороны жасминовой аллеи раздался крик:

- Папа, папочка! Как хорошо, что ты здесь! Мы с Митькой хотим запустить змея, но он никак не хочет подниматься! - двое мальчуганов мчались им навстре­чу с лёгкой конструкцией из деревянных планок и бумаги в руках.

- Борька! Этот дядя - мой очень старинный друг, мы с ним давно не виделись, и у нас очень важный разговор. Так что ты должен.

- ...запустить этого змея, - перебил Ивана Троепольский, - и важнее этого за­нятия я себе не могу представить! Борька! Откуда у тебя такие замечательные вес­нушки на носу? Смотри, у папы нет, у мамы, вроде, тоже. А-а-а! Знаю, это они от солнышка в Казахстане, папа мне тут рассказывал! Давайте запускать змея!

После пяти попыток змей, поймав ветерок, взмыл в воздух, к всеобщей радо­сти, и радовался этому больше детей Троепольский, а Иван с задумчивым лицом наблюдал полёт змея. Разговор заново начал Троепольский:

- Ваня, это не пессимизм, это реалии, в которых, увы, мы живём. Просто ты, занятый здесь по уши своей работой, на которую положил всё своё здоровье, не­множко оторвался от действительности. А я - варюсь в области, вижу многие хозяйства, среди которых твоё - редкое исключение. Вот ты, к примеру, с кем в области отметил свою награду?

- С Зиночкой, с Мильманами. Ты же знаешь, родней и ближе в Воронеже у меня никого нет.

- Идеалист! Ты ошибаешься! Роднее у тебя должен быть обком! Туда прихо­дят из хозяйств машины с продуктами, там завязываются связи крепче родствен­ных и решаются вопросы поставки техники в колхозы, а также втихую замали­ваются грехи «обезлички», когда успехи только на бумаге. Тебе просто повезло с директором треста, это - настоящий человек, но о нём можно только написать повесть. Над ним, как и над всеми, - обком партии. Там казнят и милуют, и слу­чись чего, ни твоя медалька, ни прошлые заслуги тебя не спасут!

- Как-то ты грустно обо всём, Гаврюша! Ладно! Если чёрт подведёт, может бог не выдаст? Идём дальше.

- Ваня, я знаю - твой оптимизм несокрушим. Я вовсе не пытаюсь его подто­чить, но поразмышлять ты должен: может, иногда, для общей пользы дела, надо и держать про запас «ход конём», водить дружбу с «нужными» людьми, а не так как ты - прёшь по линии наибольшего сопротивления, пытаясь своими успехами удивить мир.

Они прошли плотину с устройством для слива воды и мостиком на другой берег. Отсюда были виден полукруг красных кирпичных стен манежа - старин­ного и грандиозного для этих мест здания, оставшегося в наследство от графа. Сферический купол крыши перекрывался несколько раз, последний раз - до вой­ны - был накрыт оцинкованным железом. Говорят, что здесь, когда встал вопрос о выделении средств, приложил свою руку Семён Михайлович. Здесь потомок старинного русского рода Орловых выгуливал своих скакунов, приучая к седлу, учил слушаться узды и стремени, стремительно галопировать по кругу.

Рядом с выездными массивными деревянными воротами, обитыми металличе­ской полосой, - боковые двери, куда и вошли хозяин со своим другом. По узкому коридору они вышли в проход между металлическими прутьями, за которыми располагались стойла, и стенкой самого манежа. Сюда, в этот проход, выводили лошадей и вели до входа на круглую ровную площадку с несколькими рядами лавок для посетителей. Площадку время от времени укатывали катком, в который запрягалась лошадь.

Иван подводил Гаврюшу к каждой лошади, белозубо улыбался, не скрывая своего восторга, представлял своих питомцев, хотя у каждого стойла крепился металлический держатель со вставленной картонной табличкой - здесь можно было прочитать дату рождения, сведения о породе и всей родословной.