Нелли Шульман - Вельяминовы.Дорога на восток.Книга вторая

кедрового дерева траурный, тонкой английской шерсти сюртук.

Юноша засунул в карман куртки оловянный портсигар и спички. Стараясь даже дышать как

можно тише, Тед вышел в коридор.

Она, конечно, уже высунула свой любопытный нос наружу. «Спать иди, - покровительственно

велел Тед младшей сестре, - у тебя глаза уже слипаются. Я погуляю, и вернусь».

-А почему в обносках? - удивилась Бет. Она сама куталась в кашемировую, отделанную кружевами

шаль, черные косы падали на прикрытые бархатным халатом плечи.

-Здесь деревня, - Тед поднял бровь, - а не Бикон-хилл. Щеголять не перед кем. Спать, - он щелкнул

ее по лбу. Бет подмигнула ему: «Эта мисс Голденберг, из Нью-Йорка, сегодня, за обедом, в тебе

чуть дырку не проглядела. Правда, тетя Батшева ей сразу сказала, что ты не еврей».

Тед только рассмеялся, и развернул ее в сторону спальни: «Маленьким девочкам пора в постель».

Он спустился в сад и открыл кованую калитку: «Нет, нет, нельзя. Что я буду за аболиционист с

белой женой? Как будто своей расы стыжусь. Папа даже в Париже постарался, и цветную девушку

нашел. Тем более, - Тед остановился и закурил, - мне только двадцать три, торопиться некуда».

Он на ощупь надорвал карман куртки. Записка была там - короткая, вложенная в чистый, без

адреса, конверт.

-Фредерик, Фредерик, - пробормотал Тед, - как тебя убедить в том, что борьба за права цветных не

должна ограничиваться речами на собраниях и статьями в газетах?

Он вспомнил ночь в Спрингфилде. Год назад, после выступления Дугласа в местной церкви, они

сидели втроем на ферме у Джона Брауна. В саду трещали сверчки, с полей пахло свежей травой, в

небе Массачусетса, сияли крупные, летние звезды.

Браун затянулся короткой, простой трубкой. Он хмуро сказал, почесав покрытую темной щетиной

щеку: «Никакого другого пути, кроме военного, я не вижу. Надо собирать силы для вооруженного

восстания, а пока устраивать акты, - он поискал слово, - устрашения. На юге и на западе, в новых

штатах. Чтобы рабовладельцы, а также их подпевалы, - Браун жестко усмехнулся, - поняли, что мы

не шутим.

Дуглас долго молчал. Отпив пива, посмотрев куда-то вдаль, он вздохнул: «Когда я был в Ирландии,

мне мистер О’Коннел объяснял, что восстаниями ничего не добьешься, Джон. У них там, - Дуглас

махнул рукой на восток, - тоже, знаете, много горячих голов. Надо действовать законными

способами. Католики, во главе с О’Коннелом, дождались того, что они теперь могут избираться в

парламент. О’Коннел - первый католический мэр Дублина, за двести лет...

-Ты католиков с нами не равняй, Фредерик, - ядовито сказал Тед, - они не рабы, и рабами не были.

Ты, видимо, забыл, как тебя в детстве кнутом били, забыл, что твою мать на аукционе продали, и

больше вы с ней не виделись, забыл, как тебя чуть не линчевали в Индиане, - он указал на

сломанные, криво сросшиеся пальцы на левой руке Дугласа.

Дуглас покачал головой: «Ничего вы не добьетесь тем, что будете убивать рабовладельцев. Весь юг

не убьешь».

-Если надо будет, - спокойно ответил Джон Браун, выбивая трубку, - мы вырежем всех белых от

Виргинии до Флориды. Фредерик. Разорим юг, и заселим его свободными людьми, отсюда, с

севера. Ради уничтожения рабства мы ни перед чем не остановимся.

Тед шел по деревенской дороге, затягиваясь сигарой: «Мисс Голденберг. Тетя Батшева ей сказала,

что я не еврей, и больше ничего, наверняка. Горовицы никогда не говорят, что мы цветные. По

нам этого не видно, а у дяди Натана половина деловых партнеров с юга, рабовладельцы. Если бы

они знали, с кем едят за одним столом...»

Тед до сих пор помнил, как три года назад они с отцом стояли на перроне вокзала в Нью-Йорке,

ожидая поезда на север. Неподалеку он заметил хорошенькую девушку, лет шестнадцати, с

родителями. Она все искоса посматривала на Теда, краснея, накручивая на палец белокурый

локон.

Подошел поезд. Девушка, увидев надпись «Для цветных», над дверью вагона, куда садились Тед с

отцом, брезгливо отвернулась.

Тед быстро дошел до нужной ему фермы - в двух милях на восток от Ньюпорта. Постучав в простую

дверь, юноша улыбнулся хозяину. «Здравствуйте, - сказал Тед, - я Сержант, вас должны были

известить».

Человек, - белый, - погладил седоватую бороду. Пропустив Теда в скромно обставленную

гостиную, - без распятия, с Библией и книгами Джорджа Фокса на столе, квакер развел руками:

«Не обессудьте, Сержант, придется в подпол спуститься. У нас хоть и безопасно, но, все равно,

осторожность не помешает». Внизу, при свете свечей, Тед увидел еще пятерых. Трое были белыми,

двое - неграми.

Они обменялись рукопожатиями. Тед, вытащив конверт, передал его хозяину фермы: «Лично вам,

господа, из Спрингфилда, от мистера Джона Брауна. Пришло время действовать». Квакер только

усмехнулся. Подозвав Теда, он ловко открыл тайник в половицах - там были сложены ружья и

пистолеты.

-Очень хорошо, - протянул Тед. «Вам уже, должно быть, прислали список, из Провиденса».

Квакер кивнул: «На той неделе. Как вы понимаете, я сам таким заниматься не могу, - он вздохнул, -

это против наших принципов...»

Тед оглядел собравшихся: «Господа, если здесь есть еще квакеры, мы, конечно, освобождаем вас

от участия, - он поискал слово, - в акции. Мы уважаем ваши взгляды».

Все молчали. «Вот и славно, - широко улыбнулся Тед.

-Дайте-ка мне список, - попросил он квакера и пробежал глазами имена: «Вот этот. Пишет колонки

в газетах, поддерживающих рабство, водит дружбу с южанами..., Начнем с него, а там пойдем

дальше, - Тед помолчал, - по алфавиту. И запомните, - добавил юноша, - не надо излишнего риска.

Впрочем, первое мероприятие мы проведем вместе, а потом каждый будет ответственен за свой

участок работы».

Квакер развернул записку от Брауна: «Братья! Не останавливайтесь ни перед чем, не жалейте

ничего и никого, Америка должна сбросить позорные оковы рабства и возродиться к новой жизни

- в дыме пожаров и крови угнетателей».

-Аминь, - сказал кто-то. Хозяин фермы, поднеся бумагу к огню свечи, подождав, пока она сгорит,

улыбнулся: «И да поможет нам Бог».

-Через две недели, - сказал Тед, прощаясь с мужчинами, - встречаемся в Провиденсе. Мистер

Келлог пожалеет о своем бойком пере. Мы его заставим, как бы это сказать, проглотить

собственные слова.

Тед вышел в прохладную, мартовскую ночь. Весело насвистывая, юноша направился обратно к

особняку Горовицей.

Когда Тед ушел, судья запер дверь библиотеки и кивнул: «Дэвид».

Тот, вздохнув, подвинул к себе неприметную, картонную папку: «Как вы понимаете, я не могу

открыто проявлять свой интерес к внутренним делам Российской империи. Тем более, что все мы