Сергей Иванов - Исчезнувшие зеркала

А! Понятно! Пусть эти ошибки будут как бы специально: ведь не все знают русский язык так же хорошо, как мы. Бывают ведь люди из других государств… И с других планет!

Она вырезала из листка контур медведицы… Текст весь уместился точно по брюху, в две строчки.

Вдруг Тане пришла в голову одна беспокойная мысль. Она побежала к маме и тёте Шуре, которые всё расставляли свои книжки и не спеша говорили о том да о сём…

— Мам! Тётя Шур! Посмотрите, это на кого похоже? — и показала свою вырезку медвежьего контура.

Тётя Шура удивлённо и немного растерянно повертела в руках Танину бумажку, увидела надпись, удивилась ещё больше, посмотрела на маму.

— Да это же медведица! — сказала Таня. — Медведица, которая сидит!

— А что тут написано такое?

— Это неважно. — Таня улыбнулась. — Государственная тайна.

— Ну… ты как хочешь, на медведицу не похоже!

Тогда Таня принесла ту настоящую медведицу из настоящей картинки:

— Видите теперь?

— А-а! — Тётя Шура улыбнулась. — Так её подрисовать надо.

— А ты для чего это всё делаешь? — спросила мама, и на лбу у неё появилась такая особая морщинка, которая означала, что мама и беспокоиться начала, и была не очень довольна происходящим.

— Не, мам, всё нормально, честное слово! Что ж ты мне, не веришь?

Это у них был как бы пароль. Когда-то, ещё, наверное, в детском саду Таня была, мама сказала ей:

«Если не верить друг другу, тогда нам лучше и матерью с дочкой не быть!»

— Надо подрисовать, — сказала мама с некоторой запинкой. — Глаза, шёрстки немного — сразу будут узнавать, что это медведица. Вон тётю Шуру-то попроси!

Тётя Шура улыбнулась с готовностью. Ей, видно, надоела возня с книгами.

— Не, спасибо, — сказала Таня, — спасибо большое!

Она опять ушла в закуток, где стояла машинка. Села к столу. Не хотелось ей подрисовывать! А почему, сама не знала… Тётя Шура хорошо бы подрисовала.

Нет! Не по-инопланетянски это получится.

Вдруг Таня взяла этот свой контур медвежий с написанной на нём неизвестной нам фразой и… раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь — сделала кое-что. А что — тайна, после узнаем, вместе с Алёшкой.

Весьма довольная своей выдумкой, Таня поцеловала свою «контурную медведицу» в предполагаемый нос и крикнула таким радостным голосом, как только кричат на демонстрации:

«Да здравствует советская пионерия!»

Но Таня крикнула, конечно, другое:

— Мам! Тётя Шур! У нас нету случайно конверта какого-нибудь позагадочней?

И тут же увидела именно такой конверт! Ну сами посудите — картинка: с горы на санках мчится Дед Мороз, борода развевается, за спиной мешок с подарками. Внизу, под горой, стоит (ну надо же, совпадение!), стоит медведь (медведица) с распростёртыми объятиями. А ниже медведицы надпись: «С Новым 1964 годом!»

Откуда ж такое диво оказалось на столе? Да очень просто: когда книги перетряхиваешь, из них много чего выпадает — забытого, небывалого.

Таня вставила конверт в машинку и напечатала, уже нарочно стараясь ошибаться: «алиКСеюпрЯнекоВу». Потом вскочила как угорелая и бросилась вон из библиотеки, на лету, на скаку поцеловала маму и тётю Шуру.

— Да кто за тобой гонится, господи боже мой?

— Секундная стрелка! — и понеслась, полетела домой, потом нетерпеливо сидела на воздушном балконе, ожидая, когда же наконец из троллейбуса выкатятся три долгожданных горошины… Троллейбусы подходили и подходили, горох из них высыпался, да всё не тот.

Наконец выкатилось то, что Тане было нужно! А через две минуты в дверь раздался звонок, и три горошины вкатились в смеловскую квартиру: ШП, Иринка и Маринка.

Потом они кое о чём посовещались, потом все четверо вывернули карманы и долго считали имеющиеся деньги…

— Ну, хватит же! Почти пять пятьдесят!

— Тогда гоните в детский парк! — сказала Таня.

Бывает такая особая порода людей, у которых настроение зависит от погоды. Ветер не тот подует — у них голова болит, и в коленке ломит, и сердце начинает ныть. Причём это не только у взрослых, это бывает и у ребят. Ну, само собой, без нытья коленки и без головной боли — нечему и не с чего ещё болеть. Однако настроение при плохой погоде пикирует, как подбитый самолёт. А уж когда разгуляется, такого человека не удержишь — веселится, чуть ли не поёт!

Таким вот был и Алёшка Пряников. Родители даже острили: как, мол, там наш потомок, в каком расположении духа — зонт брать или не надо?

Ко второй половине дня погода улыбнулась. Ветер подул, тучи за какие-нибудь двадцать минут прохудились, расползлись. Из особенно крупной дыры вывалился громадный сноп солнца, ещё будто расширив эту рваную неровную прореху. А потом уж пошло дело — светило до самого вечера, и всю ночь было звёздно.

Но в этот раз хорошая погода нисколько не улучшила Алёшкиного настроения. Он был, как футбольный мяч, из которого неосторожно выпустили воздух — вялый какой-то, сморщенный.

Тане позвонил — никто не отвечает, ШП позвонил — бабка его говорит: ушёл… В принципе тридцатого августа народ уже съехался — весь класс. Однако звонить Алёшке никому не хотелось. Никому… А может, точнее было бы сказать, что некому.

Ведь это лишь с Таней да с ШП он был такой учёный, ясным солнцем пропечённый, а с другими ребятами — просто второгодник, «жиртрест», большой, а без гармошки…

И самое ужасное, это всё была правда! Раньше, даже всего несколько дней назад, Алёшка про себя мог говорить: «Да мало ли, что вы хдм думаете, у меня не сегодня завтра контакт будет кое с кем из кое-какого летательного аппарата». Теперь, если глядеть в глаза суровой правде, он действительно оказывался «жир-тресина», действительно «большой, а без гармошки», глупый, пустой мальчишка-переросток! Врал про знакомство с космонавтами, а никакого знакомства нет. Да и никаких космонавтов нет!

Иногда ему приходила мысль, что, может, всё-таки стоит свистнуть, будто они временно покинули данный район Вселенной.

«Чего-чего?» — непонятливо переспросит ШП.

И Алёшка не спеша объяснит ему, что такое Солнечная система, и каким она районом во Вселенной является, и какие у кочующих инопланетян могут быть совершенно разные интересы… Но себе-то уж теперь не соврёшь: ведь четвёртый класс, неудобно!

В книге про эти все Алёшкины невесёлые мысли, про все его мучения прочитаешь один раз, и кончено, начинается разговор о чём-нибудь другом. В жизни, к сожалению, не так. Человеческие мысли — такое уж неправильное устройство запрятано у нас в мозгу, — человеческие мысли ползут по кругу. Особенно неприятные! До конца додумал, они опять начинаются.

Вот и Алёшка всё бродил да бродил по заколдованному кругу своих обид на самого себя. И просто неизвестно, сколько бы так он промучился — может, до вечера, а может, и ещё дольше, но вдруг… До чего же это хорошее слово — ВДРУГ! В книжках оно обычно самое интересное, да и в жизни, пожалуй, тоже.