Джеймс Паттерсон - Охотники за сокровищами

Я выступил вперед и холодно ответил:

– От одного бизнесмена. Он ведет дела со всеми, кто готов вести их с ним.

– А вам нравится проворачивать сделки, Порция? – спросила Бек. – Хотите поменяться?

– На подвеску с минойской богиней-пчелой?

– Это что, богиня? – удивилась Шторм и поднесла пчелу поближе к глазам.

– Зачем ты ее надела! – воскликнула с упреком миссис Мейси-Хадсон. – Ей больше двух тысяч лет! Бронза очень, очень хрупкая!

– Ага, – сказал Томми. – Половина вообще уже отломилась.

– Вторая половина у меня, – сказала миссис Мейси-Хадсон, протягивая к Шторм руки, будто какой-то безумный зомби из кино. – Отдайте мне этот амулет!

– Отлично, – сказал я. – А что дадите взамен?

– Ваши условия?

– Ну, э-э, вы ведь о чем-то договорились с папой, да?

– Да! – Ее жадные глазки округлились.

– И что попросил взамен папа?

– Он не сказал точно. Я хочу эту пчелу. Мне она нужна. Просто необходима! – Тут хозяйка поняла, что еще немного – и она сорвется на визг, и секунду помолчала, чтобы взять себя в руки. – Я отдам вам за нее все, что захотите.

У Бек зажглись глаза.

– Все?

– Любую вещь, которую вы только увидите в доме. Назовите ее – и она ваша!

― Вы что, не замэээтили? – сказала миссис Порция Мейси-Хадсон, ведя нас за собой по лестнице в нижнюю гостиную. – Я – реинкарнация той, древней Порции, минойской владычицы, известной как Великая Мать-Пчела, которую избрал сам Аполлон и наделил даром пророчества.

(По-моему, она была малость тронутая – ну, на мой взгляд.)

Нижняя гостиная нашей безумной хозяйки была еще безумней верхней. Каждый ее квадратный сантиметр был занят изображениями пчел. Фреска шумерской богини-пчелы. Высеченные из известняка скульптуры, изображающие пчел.

Кусок шелка с нарисованной на нем четырехрукой Шри Бхрамари Деви – индийской богиней пчел, в волосах у которой жужжал целый рой. Имелось даже несколько рамочек с коробками от медово-ореховых хлопьев с нарисованной на них смешной пчелой.

А в самом центре этой пчелиной комнаты стоял постамент, на котором на мягко мерцающей золотой цепочке висела вторая половина нашей «странной штуки со шмелем».

– Собрав воедино сей знак, я вновь стану великой жрицей древней магии пчел! – взвыла Порция, округлив глаза, точно два медовых пряника. – Отдайте мне амулет! Берите взамен все, что пожелаете!

– Правда? – сказала Бек. – Даже Пикассо из той, первой комнаты? Вообще-то он стоит стотыщмильонов долларов, не меньше.

– Что угодно! Все, что хотите! Только отдайте мне амулет!

Да уж. Все равно что случайно получить в магазине подарочную карту на миллион долларов. А уж если учесть, как Бек обожаааает искусство… (хотя, конечно, ничего дурного в этом нет).

– Ладно, – сказала она. – Мы берем Пикассо. Нет, лучше Дега. Нет, подождите, лучше Сезанна.

– А я хочу, ну, ту, – сказал Томми. (Вы же поняли, какую картину он имел в виду, да?)

– А это у вас что? – спросила Шторм, показывая на темное полотно, изображавшее поднятый на вздыбленной волне старинный корабль в штормовом море. – Это Рембрандт, «Шторм на Галилейском море», да?

– Ну и ну! Неудивительно, что амулет достался тебе. У тебя отличный вкус и чутье, милочка.

– Нет, вкус и чутье – это у Бек. У меня просто фотографическая память. Дело в том, что это полотно Рембрандта в марте 1990 года было украдено из Бостонского музея – и с ним еще двенадцать произведений искусства. Считается, что это самая крупная кража в мире искусства за всю историю США. Преступник так и не был найден.

– О, в самом деле? – ответила Порция, немедленно вернувшись в облик утонченной южной леди. – Боже мой, я и понятия не имела. Я всего лишь посредница. И не задаю лишних вопросов.

Пока она отпиралась, я приметил в стене открытую дверь кладовки, а за ней – несколько деревянных ящиков, выстеленных соломой.

– А там у вас что? – спросил я.

– Новое приобретение, – ответила Порция. – В основном всякий хлам. Мне это прислал несколько недель назад один мой эксперт по средиземноморским приобретениям. Все не хватает времени составить каталог и оценить эти мелочи.

– Можно я посмотрю? – спросил я.

– Чувствуй себя как дома.

В одном из ящиков я увидел грязную надколотую вазу с двумя круглыми ручками и тяжелым основанием. Охряно-ржавого цвета роспись по черным бокам напоминала картинки из книжки греческих мифов. Сквозь плашки ящика виднелась сценка, на которой юноша бежал вслед за девушкой.

– Что у вас в этом ящике? – спросил я.

– А, ты про эту грязь? Греческая ваза.

– А почему такая маленькая? – спросил Тугодум Томми.

– Потому что на греческую зарплату особо не разгуляешься! – воскликнул я. – Забираем!

Я выволок ящик из кладовки.

И в тот же миг будто наяву услышал в голове голос папы. Он говорил: «Молодец, Бик! Ты разгадал мой тайный супершифр!»

Но то в голове. А наяву мои уши слышали насмешливое хихиканье миссис Порции Мейси-Хадсон.

– Ты мог выбрать любой бесценный шедевр, а взял – это? Старую, потрескавшуюся вазу? Глупый, глупый мальчишка!

Еще я слышал голос Бек.

– Ты рехнулся, что ли, Бик? Надо брать Рембрандта или Пикассо!

– Или ту крошку, – добавил Томми.

– Я за Рембрандта, – сказала Шторм. – Помнится, страховая компания при музее обещала очень крупное вознаграждение тому, кто его вернет.

– Нет! – оборвал их я. – Нам нужна вот эта вещь.

Я изо всех сил постарался сказать эти три слова так, чтобы Бек поняла – вот зачем папа держал под стеклом на столе дурацкий комикс про греческую вазу, вот почему он тысячу раз твердил одну и ту же шутку. Но сестра ничего не поняла. И вряд ли ее можно в этом винить.

– Пошли, – сказал я. – Быстро.

– Н-но, – начала заикаться совершенно сбитая с толку Бек, – Пикассо! Рембрандт!

– Стойте! – воскликнула безумная королева пчел. – Прежде всего я должна получить свое приобретение и убедиться, что это настоящий минойский амулет, а не дешевая подделка.

И она пошла к Шторм, шевеля в воздухе пальцами, хлопая губами и издавая странное жужжание. И сгорбилась так, будто у нее за плечами были крылья. Настоящая Ку-Ку-рузно-медовая психопатка.