Наталия Соломко - Пожарный кран № 1

— Ну и ну… — подал голос сверчок. — Ты, оказывается, заранее знал, что снимаешься в плохом фильме?

— Знал. А что я мог поделать?

— Ты? — с презрением переспросил Константин Сергеевич. — Ты, если бы ты был честен, если бы ты был предан искусству, — если б ты был Актер! то отказался бы участвовать в халтуре!

— Ему славы захотелось, — покачал головой Карл Иванович. — Любой ценой.

— Не только славы, Карл, не только! Стыдно об этом говорить, но ему захотелось еще и денег. Много! Чем больше, тем лучше.

В репетиционной повисло тяжелое молчание.

— Может, такие тоже нужны, Костя… — неуверенно сказал сверчок. Ну, не всем же быть великими.

— Карл, если ты будешь так говорить, я тебе больше руки не подам! отвечал Константин Сергеевич. — Не нужны такие! Пошел на сцену — будь великим. Все отдай своему делу — все сердце, всю душу! Или уйди, не прикасайся!

Несчастный, уничтоженный, сидел Павлик во тьме.

— Я больше так не буду… — прошептал он. — Константин Сергеевич, честное слово!

— Не верю! — донеслось в ответ. — Все! И разговаривать больше не желаю.

Карл Иванович повздыхал, повозился за рамой и тоже затих.

— Подождите! — умоляюще позвал Павлик. — Не презирайте меня. Я сам не знаю, как это вышло. Я же не такой был! Помните? Мне ни денег, ни славы, я театр любил… Помните, помните? Как же все случилось? Когда?

Но в репетиционной стояла глухая тишина: не желали с Павликом разговаривать.

Однако Карл Иванович все-таки сжалился и пробормотал с горечью:

— Не знаешь сам? А когда Юля тебе сказала: «Я работать пойду, а ты учись спокойно и ни о чем не думай больше»… А ты согласился. И ни о чем не думал с той поры, кроме себя, любимого. Помнишь?

Никто и не заметил, что директор пропал. Обидно, но о нем не вспомнили, не заволновались.

Только умный первоклассник Овечкин подошел к Моте и сказал:

— А куда Сергей Борисович девался?

Но Мотя не озаботился.

— Ходит где-нибудь, — пожал он плечами.

Ведь все уже знали, что Анька нашлась и сидит почему-то под пожарным краном. Совершенно непонятно было, зачем она это делает. Но, раз ей так хочется, пусть сидит, пусть молчит. Вот будет вечером, после елок, разбор, посмотрим, как она объяснит, что чуть не сорвала спектакль.

Несправедливо, конечно: Анька пропала — так все заметили и заволновались, а до Сергея Борисовича и дела никому нет.

За тридевять коридоров он сидит на фанерном королевском троне и, подперев щеку ладонью, думает: «Почему я такой несчастный?» За спиной его пугалом торчит рыцарь «Васька — дурак», весь его вид выражает издевательское сомнение в том, что директору удастся до чего-нибудь додуматься. «Мы теперь всегда будем вместе!» — будто бы говорит он.

Сергей Борисович и сам понимает, что, наверно, так и будет. Кто о нем вспомнит? Кто побежит искать и спасать?

«Никому я на свете не нужен, — думает директор Дома пионеров. — Никто меня не любит. А почему?»

Вон сколько у Сергея Борисовича вопросов. А ответы где? Нет ответов! Между тем директор хочет понять, почему у него в жизни все наперекосяк.

— А ну, думай, моя голова! — сердито командует он.

— Ишь, чего захотел! — отвечает голова. — Я отвыкла. Уж сколько лет я у тебя без дела, ты на мне только шляпу носишь. Не умею я думать… Забыла, как это делается! Не буду, не буду я думать!

— Будешь! — строжает директор. — Ты для чего мне дана, отвечай! А то я тебе!..

— Что ты мне? — издевается голова. — Ни-че-го ты со мной не сделаешь!

— Ну, я тебя очень прошу… Ну, выручи! — умоляет Сергей Борисович. Ты же у меня хорошая! Ты у меня умная… Во всяком случае — была когда-то…

— Уговорил… — смягчается голова. — Только, знаешь, если я начну думать, тебе же хуже будет… Как бы тебе не пожалеть потом, что ты до такого додумался!

— Пусть! — с мрачной храбростью решает Сергей Борисович. — Пусть мне будет хуже, раз я заслужил…

— Ну ладно! — говорит голова. — Ну, держись!

И в ней появляется первая страшная мысль:

— Жизнь твоя совершенно бесполезна!

Сергей Борисович горестно кивает.

— Что, продолжать дальше? — удивляется голова.

— Продолжай!

— Людям от тебя никакой пользы. И вообще: ты занимаешься не своим делом! Неужели ты этого не понимаешь? Никаких педагогических способностей у тебя нет и никогда не было. Детей ты не знаешь и не понимаешь. Ну чему ты можешь научить их?

— Ты права… — с горечью соглашается Сергей Борисович.

— Не перебивай! — сердится голова. — Я еще не все подумала! Ты даже до сих пор не понял, что дети — тоже люди!..

Директор Дома пионеров замирает, широко раскрыв глаза. Вот она САМАЯ ГЛАВНАЯ МЫСЛЬ! Просто потрясающе!

— Какой я был дурак! — бормочет он растерянно. — Конечно же, они люди, только еще очень молодые. Почему же я этого раньше-то не понимал?!

И он в сердцах стукнул себя кулаком по голове.

— Но-но! Не очень-то! — не одобрила голова. — Я-то при чем? Ты ж сам от них у себя в кабинете прятался. А еще жалуешься, что работа скучная. Трус ты и лодырь! Сидишь там, как в крепости, которую неприятель штурмует. Хорошо, хоть сегодня нос высунул. Видишь, никто тебя не съел!

— Слушай, голова! — сказал тут Сергей Борисович. — А ведь ты у меня просто умница — если задуматься, а?

— Если задуматься — и ты не дурак! — согласилась голова. — А не пора ли нам начать новую жизнь?

— Пора! — радостно подтвердил он, и так вдруг захотелось из пустых коридоров туда, к людям, что он вскочил, треснул кулаком картонного рыцаря и закричал с отчаянием:

— Люди! Ау! Отзовитесь!

— Ну чего? — отозвались из соседнего коридора люди.

Директор Дома пионеров узнал дерзкий голос пропавшей Аньки Елькиной и обрадовался ей, как родной.

Правая щека у Кузи была отморожена, волосы слиплись в сосульки, а глаза тоскливые, как у бездомной собаки. Кузя стоял у входа в тупичок, смотрел на Аньку.

— Кто тебя? — спросила Анька.

— Елькина, я дурак и скотина! — жалобно сказал Кузя. — Возьми, это твое…

И положил Аньке на колени свое чудо техники.

— Что это? — удивилась Анька.

— Магнитофон. Японский. Ты его выиграла.

— Нет! — нахмурилась Анька. — Мы с тобой не на это спорили! Машину давай!

— Нет никакой Машины, — еле слышно сказал Кузя и вдруг изо всей силы пнул черный ящик.

Ужасная Машина, которая должна была научить людей жить правильно, отлетела к стене, рикошетом ударила в батарею, верхняя ее крышка отскочила, и стало видно пустое фанерное нутро.

— А огонек… — шепотом спросила Анька, не сводя с черного ящика глаз. — Там огонек горел… Она же говорила…

— Батарейка и лампочка, — тоскливо объяснил Кузя. — А говорил магнитофон…