Наталия Соломко - Пожарный кран № 1

Тихо-тихо стало в тупичке. Анька смотрела на Кузю и молчала. Смотрела и молчала. Точно так же, как в лесу смотрела и молчала Катя. Как дед вчера смотрел и молчал.

И Кузе вдруг стало так холодно и страшно, как бывает только в самом страшном сне.

Будто он остался один-одинешенек в целом свете.

Нет, даже еще страшнее: будто он еще не один, но люди — много-много людей — стоят вокруг, смотрят на него прощально и молчат. И сейчас они уйдут навсегда от Кузи, а Кузя не знает, как их остановить.

— Не молчи, Елькина! — умоляюще сказал Кузя. — Скажи хоть что-нибудь!

Молчит Анька и смотрит.

— Ну, обругай меня самыми последними словами! Ну, пожалуйста, Елькина! Ну, что тебе, жалко?

— Уходи отсюда, — тихо сказала Анька. — Ты недобрый.

В коридорах пели…

печально выводил бас.

подпевал звонкий упрямый голос.

А когда Михаил Павлович и Анька допели, стало тихо, только эхо все никак не могло угомониться в дальних коридорах, и все бродило, все шептало: «Гори-сияй… Гори-сияй…»

— Не хочу я его любить, — грустно сказала Анька. — Он злой, плохой…

— А любят не только хороших… — вздохнул Михаил Павлович. — Что ж тебе любовь-то — похвальная грамота?

— И плохих любят? — удивилась Анька.

— Всяких…

— И совсем-совсем плохих?

— И совсем-совсем…

— Почему?

— Потому что мы, люди, — задумчиво объяснил Михаил Павлович, — всегда надеемся на лучшее в человеке… И верим, что, когда его уже ничто не может спасти, спасет наша любовь.

— А она спасет? — с надеждой спросила Анька. — Обязательно?

— Не обязательно. Но иначе нам, людям, нельзя. Пошли домой?

— Не… — помотала Анька головой. — Я еще немного тут посижу… Надо подумать о некоторых вещах… Мне тут очень думается.

Михаил Павлович снял с руки часы, отдал Аньке.

— Хорошо, думай. А через пятнадцать минут приходи.

Он ушел, а Анька Елькина осталась думать. Ведь жизнь — штука не очень-то понятная, чтобы ее понять, надо много думать.

Анька сидела под пожарным краном. Ей думалось.

Еще ни разу в жизни она не думала так много и долго, как сегодня под пожарным краном.

Ох, и попало всем на разборе!

И все клялись, что они больше так никогда не будут.

— Ну, глядите! — грозно предупредил Михаил Павлович. — Это я в последний раз такой добрый! Всех повыгоняю!

Он всегда так говорил.

В большом холодном небе уже опять вовсю сияли звезды. Пора, пора было прощаться. А не хотелось.

— Домой, домой! — уговаривал Михаил Павлович. — Ведь вас скоро с милицией будут разыскивать.

Первым убежал Мотя. Он выскочил на ступеньки и стоял там до тех пор, пока из переулка не вышла девочка в белой вязаной шапочке. Мотя взял ее за руку, и они ушли.

Потом дверь хлопнула три раза, и на улице появились Юля и Павлик. Они шли молча, а за ними нахохлившейся тенью брел образцово-показательный ребенок Зайцев.

— Скажи ей спасибо, — бубнил он. — Если б не она, я б тебе еще дал! Если что, ты у меня и не так получишь!

Вышел Айрапетян и спрятался за углом: он ждал Аньку… Анька пойдет по темной, морозной улице рядом с Михаилом Павловичем и Кузей, а Айрапетян будет ее провожать, прячась от света фонарей.

А когда все разошлись, из раздевалки выглянули несчастные Вовка и Балабанчик и затянули несчастными голосами:

— Михаил Павлович, мы больше так не будем…

— Будете! — отозвался проницательный Михаил Павлович. — Ну, вот если честно?

Балабанчик и Вовка переглянулись.

— Если честно, то будем, — уныло согласились они. — Немножечко.

— Но только не сейчас, а потом, — поспешно уточнил Вовка. — Когда вам волноваться можно будет!

Михаил Павлович удивленно поднял брови:

— Не понял! А почему мне нельзя волноваться?

— А вы что, сами не знаете?! — строго взглянул на него Балабанчик. Потому что у вас сердце больное!

— Ну знаете! — рассердился Еремушкин. — Мое сердце — это мое личное дело! Ишь, чего выдумали!

— И наше — тоже! — заупрямился Балабанчик. — Только не спорьте, а то еще разволнуетесь!

— Вот именно! — кивнул Вовка.

— Погоди-ка… — удивленно взглянул на него Михаил Павлович. — Ты что, не заикаешься?

Вовка грустно помотал головой.

— Его Анька вылечила! — весело доложил Васька.

— Как?

— Очень просто, — объяснил Вовка и вздохнул. — Унтом по башке.

Михаил Павлович захохотал, обнял друзей за плечи. В общем, было ясно: они прощены!

Вовка и Балабанчик вышли на пустую морозную улицу и только сбежали вниз по ступенькам Дома пионеров, как от большого тополя, росшего прямо против входа, отделилась темная, зловещая фигура… Из-за угла выскочили еще четверо.

— Ну что, рыжий, поговорим? — сурово спросил Вадик Березин.

— Поговорим! — с готовностью ответил Балабанчик. — Вов, ты иди.

— Ага! — обиделся Вовка. — Жди да радуйся! Их вон сколько.

И они стали «разговаривать» с мальчишками из балета.

Вдвоем против пятерых. Хорошо еще, Айрапетян пришел на помощь. Вот только драться он совсем не умел.

Анька пришла серьезная, сосредоточенная. Знаете, до чего она в конце концов додумалась?

До того, что с завтрашнего дня начнет новую жизнь.

Придется Аньке учиться быть девочкой, видно, ничего тут не поделаешь.

Михаил Павлович отнесся к этому Анькиному решению очень серьезно, одобрил.

— И пошли-ка уже домой, — сказал он. — Поди, голодная!

А своего несчастного, растерзанного внука он будто совсем не замечал. Где шапка? Где лыжи? Что случилось? Ни о чем не спросил Михаил Павлович Кузю. Они ведь с утра не разговаривали друг с другом.

Анька потянулась за пальто, но Михаил Павлович ее опередил.

— Я сама! — закричала Анька. — Чего это?

— Ты забыла? Ты теперь девочка, — строго напомнил Михаил Павлович.

Анька засопела от неловкости, долго не могла попасть в рукава.

Они спускались по лесенке к выходу, и Анька привычно оседлала перила.

— Эт-то еще что? — поднял брови Еремушкин. — Девочки не ездят по перилам!

Пришлось Аньке спускаться вниз так, как положено девочкам.

И вдруг Анька охнула. Платье и бантики!

Как же она завтра пойдет в Дом пионеров, ведь платье-то и бантики тут, на Фестивальной!

— Михаил Павлович! — закричала она. — Подождите, я домой сгоняю. Я быстро! — И выскочила на улицу.

Стоп. Прежде, чем сломя голову нестись за Анькой, замрем на несколько минут, чтобы попрощаться с Михаилом Павловичем и Кузей.

Дед и внук стояли рядом, упрямо молчали. При этом Михаил Павлович как бы и не замечал, что рядом есть еще кто-то.