Михаил Панов - Занимательная орфография

Так и с традиционными орфограммами. Надо помнить о его мнении, чтобы не уничтожать традиционные орфограммы со слишком большой ретивостью. (Уничтожать их могут, конечно, особые ученые комиссии.) Эти традиционные орфограммы — как комары: с «ими плоховато, да не было бы еще хуже, если всех их уничтожить. Слышали, что экологи признают комаров отчасти полезными?

Впрочем, исторический опыт говорит о том, что иероглифам в письме не надо давать и слишком большой воли.

Наше дореволюционное письмо было сильно отягощено традиционными орфограммами. Теперь трудно представить, насколько оно было сложнее нашего, современного. Я постараюсь с помощью воображаемого случая дать представление о нем.

Представьте, что есть такой необыкновенно строгий и (прямо скажем) странный учитель, который…

Вы заметили: буква б имеет разные обличил. В печати строчная буква такая: . А написанная от руки она такая: . Означают эти разные конфигурации одно и то же: фонему <���б>.

И вот наш строгий учитель составил два списка: в одном — слова, которые он требовал писать с . Например хлеб, барсук, алгебра, собрать, беглый … В другом списке — слова, которые, по его мнению, непременно надо писать с буквой : блин, баран, любить, кубический, обратно … И кто перепутает букву — тому двойка! И кол!

Конечно, случай невероятный. Зачем различать эти две буквы, если они значат одно и то же? Нелепость…

В дореволюционном русском письме были две буквы: е (называлась «есть») и ѣ (называлась «ять»). Буква «ять» обозначала то же, что буква «есть». Но в одних словах надо было писать букву «ять», в других — букву «есть»: хлѣбъ, тѣло, сѣно, пѣна, нѣтъ — пень, отецъ, первый . И много было других традиционных написаний.

Различие между словами с ѣ и с е не мотивировано современным языком. Но в XVII—XVIII вв. оно было осмысленным: эти две буквы обозначали разные звуки и фонемы.

И таких традиционных, устаревших написаний было много. Они затрудняли обучение письму. В стране, где грамотным было незначительное меньшинство, стало насущной необходимостью облегчить народу путь к письму и чтению. Надо было освободиться от излишнего балласта традиционных орфограмм. Этим занялись ученые.

Ученый в общем представлении — человек солидный, важный, рассудительно-серьезный. Р. Ф. Брандт был прямым опровержением этого мнения. Специалист по сложным вопросам сравнительно-исторического изучения языков, баснописец, жаркий спорщик во время научных дискуссий, мастер точных фонетических наблюдений, журналист, зачинщик шумных общественных кампаний, поэт-переводчик, авторитетный профессор университета, изобретатель новых необычных слов, которые он вставлял в свои научные труды, неуемный агитатор за новое русское письмо… И все это — один и тот же Брандт.

Именно он в начале XX века первый заговорил о том, что нужно упростить, точнее — улучшить русское письмо. И всколыхнул своей проповедью учительскую массу. Почин подхватил Ф. Ф. Фортунатов, в дело была вовлечена Академия наук.

Р. Ф. Брандт выпустил рой брошюр — под острофельетонными, хлесткими названиями — о необходимости убрать из русского письма все, что его отягощало, что делало написания трудными иероглифами.

Вначале Брандт был сторонником «письма по звукам», он защищал фонетический принцип в орфографии. Но в ходе дискуссии он менял взгляды и в конце концов близко подошел к защите фонемных принципов в орфографии. Он писал: нужно письмо, «передающее составные части слов в их наиболее чистом, независимом виде». То есть — в сильной позиции.

Хорошо, что Брандт дожил до той поры, когда дело, зачинщиком которого он был, воплотилось в жизнь.

Из всех русских лингвистов XIX — начала XX века Фортунатов пользовался наибольшей славой. Его учениками были многие знаменитые европейские лингвисты.

Занимался он сложными вопросами восстановления древнейших эпох в развитии языка — тех эпох, когда еще не было письма. Никаких документальных данных о языке таких эпох не оставалось. Но наука умеет восстанавливать эти утраченные языки в их главнейших чертах. Для этого надо использовать строгие принципы лингвистического сравнительно-исторического метода. Сам этот метод приучил Фортунатова мыслить строго и точно. Он знал, что нельзя, изучая одну эпоху в истории языка, привносить в нее черты, особенности другой эпохи. Получится бессмысленная путаница. Но именно такую путаницу и представляло русское письмо! Современность в нем была загромождена остатками, пережитками прежних эпох. Например, той же буквой «ять».

Фортунатова возмущало, что в средних школах той поры на уроках настоящему состоянию русского языка приписывались черты, давно уже отжившие свой век. Об этом он говорил учителям на их съезде в 1904 году.

Фортунатову было ясно: многие трудности русского письма вызваны тем, что из него не изгнаны устаревшие написания. Традиционные. Не оправданные современным состоянием языка. Когда-то они отражали живое строение слов, но язык изменился — а письмо по-прежнему сшито по мерке XVII—XVIII веков.

Ф. Ф. Фортунатов возглавил Орфографическую комиссию Академии наук, которая должна была подготовить реформу нашего письма. Под его умным руководством и был подготовлен проект реформы (1912 г.). Царское правительство положило проект под сукно. Только в 1917 году Советское правительство утвердило новую орфографию и ввело ее в действие. Это, во всех основных чертах, как раз то письмо, которым мы сейчас пользуемся.

Вместе с Фортунатовым это письмо вырабатывали такие ученые, как И. А. Бодуэн де Куртенэ, А. А. Шахматов, Р. Ф. Брандт, Д. Н. Ушаков. Они хорошо сделали свое дело.

Как же получилось, что наша орфография — фонемна? Сознательно ее кто-нибудь сделал такой или само собой вышло?

И так и этак. Сознательное влияние ученых — дело недавнее. Но исстари складывался тип нашего письма, постоянно оно совершенствовалось — притом изменения шли чаще всего в одном направлении. Фонемном. Это понятно: фонемное письмо удобно, практически выгодно; поэтому оно пробивало себе путь сквозь все случайности…