Лариса Исарова - Война с аксиомой 

— И он поверил? Струсил!

— Ну что вы, мой сын не трус. Он к ней домой побежал. И вот там она что-то ему наговорила. Обиделась, видимо, когда он стал расспрашивать; сказала, что он только о своей карьере думает, а потом выгнала. И вернулась в старую компанию. Талик ее потом встречал, с разными…

Оленева была в упоении от своих успехов.

— К счастью, у мальчика оказался твердый характер. Вначале он ей звонил, пытался письмо написать, а потом оборвал. И со мной стал снова делиться…

— А стоило ли так поступать? — спросила я.

Ее высокомерное розовое лицо слегка оттаяло.

— Боже мой! Вы бы видели эту семью! Папаша выпивает, мне в его мастерской рассказали. Мачеха ленивая, грязная. Детей — пятеро. И все это — на шею Виталию и мне?!

Она аккуратно уложила свои покупки в сумку и ушла, крепкая, стройная женщина, одетая модно и с большим вкусом.

Виталий кончил школу с золотой медалью и поступил в университет. На личные темы мы с ним больше не говорили. Я замечала только, что девочек он сторонился. Но не равнодушно, как раньше, а пренебрежительно.

Еще несколько раз я мельком встречала Оленеву. Она радостно говорила, что сын не женат, что девчонки, конечно, вешаются ему на шею, но он к ним относится иронически.

Потом я прочла, что студент Оленев сделал какое-то выдающееся открытие в математике, потом — что ему была присвоена кандидатская степень вместе с дипломом.

Ни с кем из школьных товарищей он не встречался. Не приходил и в школу на ежегодные встречи выпускников. Ребята отзывались о нем неважно, особенно девочки: циник, карьерист…

И я часто думала: а может, стоило в ту холодную мартовскую ночь дать им денег и отправить его с Аллой на целину?

Или надо было разыскать потом эту девочку, поговорить, убедить ее во имя самолюбия не топтать свое чувство?

Не знаю, до сих пор не знаю, как надо было поступить в этой истории.

Вначале третьей четверти на большой перемене Мария Семеновна вызвала меня к себе. В ее кабинете стояли два высоченных парня.

— Вот. Новенькие. К тебе в класс. Орлы!

«Орлы» вежливо наклонили головы. Смуглый парень улыбнулся ярким, словно накрашенным ртом, а белобрысый изучающе посмотрел на меня.

— Они тебе живо дисциплину поднимут, — сказала Мария Семеновна.

— Она у меня и так неплохая, — обиделась я.

Парни сохраняли серьезность.

— Ты знаешь, кто они? Перворазрядники!..

— У нас много спортсменов, — сказала я.

— Твои спортсмены! Да кто их всерьез принимает… — засмеялась она. — А вот эти — волейболисты из областной команды!

Я вздохнула. Сколько раз давала себе слово с ней не спорить!

— Да, чтоб не забыть, — ласково обратилась она к парням, — вы там всюду исправьте в документах… Вы теперь сорок пятая школа.

Мария Семеновна тряхнула седыми, стриженными скобочкой волосами и гордо посмотрела поверх очков.

— Веди в класс! Знакомь!

Мы вышли из кабинета.

— Как вас зовут? — спросила я, задирая голову.

— Сапогов Саша! Политыко Гена! — прозвучало хором.

У смуглого Политыко были странные длинные ресницы. Они загибались не вверх, а вниз, прикрывая глаза, и зрачки блестели сквозь них лукаво, настороженно, точно через решетку.

Глаза Сапогова, маленькие, внимательные, казались ему не по росту. Над ними нависал широкий бугристый лоб, и они всегда оставались в тени, редко мигающие, голубоватые, холодные.

На парнях были коричневые спортивные куртки с «молниями», лыжные шаровары и ботинки на рифленой подметке.

— Сколько вам лет? — спросила я.

— Шестнадцать.

Опять хором.

— Почему вы перешли к нам в середине года?

— Ближе к стадиону. — Сапогов отвечал медлительно и увесисто.

— Нас Марь Семенна уговорила, на зимней спартакиаде, — зачастил Политыко звонко и жизнерадостно, — у вас спортсменов настоящих нет. Она обещала все условия создать…

Мы шли по кипящему шумному коридору, и я невольно улыбалась: ребята раздвигались перед моими новыми учениками, как рыбачьи лодки перед мощными транспортами.

— Какие у вас отметки? — спросила я.

— Средние. — Политыко слегка изогнулся надо мной. — Кому теперь надо отлично учиться?

— Трезвый подход! — Я усмехнулась.

— Без этого не прожить. Кстати, одна просьба! Посадите нас вместе.

— Это обязательно?

— Мы с первого класса вместе.

Сапогов угрюмо кивнул, не разжимая тяжелых губ.

В нашем классе многие ребята оказались их болельщиками. Рыбкин, комсорг, шепотом сказал:

— Здорово, что вы их взяли! Теперь мы «ашкам» носы утрем.

Я подмигнула ему. У нашего соперника — девятого «А» — было больше мальчиков. И только поэтому, считали мы, он занимает первое место по сбору металлолома и успеваемости.

Посадила я Сапогова и Политыко на последнюю парту. Иначе за ними никто бы не увидел доски.

Парта угрожающе затрещала…

Прошла неделя. Новых учеников хвалили все учителя, даже Светлана Сергеевна, самый строгий и придирчивый человек в школе.

Наконец и я вызвала Политыко. Отвечал он правильно, только слово в слово по учебнику. Но это не раздражало меня вначале, так как Политыко выручала великолепная дикция и глубокий пафос, который он вкладывал в каждую фразу, драматически откидывая голову.

Я поставила пятерку и сказала:

— Мало самостоятельности.

— А я не читал «Войну и мир», — бросил он, вразвалочку идя к последней парте. — Все же есть в учебнике!

— Придется прочитать, — сказала я. — Без этого второй пятерки у вас не будет.

Он презрительно дернул ртом:

— От нас не требовали…

Через два дня я вызвала Сапогова.

Он отвечал своими словами, но роман тоже не читал. Андрей Болконский в его изложении выглядел на редкость примитивно.

Я поставила тройку.

В слоновьих глазках Сапогова мелькнуло сначала удивление, потом обида. Политыко немедленно вмешался:

— А за что?

— Не читал Льва Толстого.

— У нас раньше этого не требовали! — Политыко заводился. Лицо его вспыхнуло.

— А я требую, — сказала я холодно.

Сапогов тяжело прошел на место, толкнул Политыко, и тот замолчал так же стремительно, как и вскипел.

В классе стояла настороженная тишина…

Первые дни на переменах двух «гигантов» окружали почти все мои мальчики. Из толпы доносились звонкие реплики Политыко, хохот их поклонников и низкий бас Сапогова.

Потом наступил отлив. Все реже задерживались с ними ребята, все реже мальчишеские головы поворачивались к последней парте. И на переменах «гиганты» стояли у окна в коридоре одиноко, иронически разглядывая снующих девочек.