Лариса Исарова - Война с аксиомой 

— Вот видишь! Лучше добром расскажи всю правду, — донесся до меня хриплый голос Марии Семеновны.

— Правду?! А этому вы верите?

— Разве неправда, что ты не терпела Политыко? Сама вечно бегала ко мне с жалобами. А перед собранием разве ты ребят не натаскивала?

Отец Политыко начал ерзать.

— Мне кажется, так сказать, не надо вдаваться в подробности. Мой сын все равно перейдет в другую школу.

Мария Семеновна вскинулась:

— Как это — в другую школу? А разве здесь у него плохие условия?

— Вы должны понять, уважаемая Мария Семеновна, — сказал отец Политыко, — что такие собрания не будут, так сказать, способствовать повышению его спортивного мастерства…

— Так что же вы хотите? — уже устало произнесла Мария Семеновна.

— Не передавать его дело на школьное собрание.

— Но как же так… — Мария Семеновна запнулась, растерянная.

— Марина Владимировна скажет в классе, что, так сказать, вышло недоразумение, и они отменят свое решение. А я тогда не дам ходу нашему заявлению. Вы, кажется, второй год работаете? — Он улыбнулся мне, но глаза оставались холодными и колючими. — Стоит ли портить себе биографию?

Мария Семеновна повернулась ко мне:

— Ладно! Пойдешь в класс, выругаешь их за глупость и скажешь, чтоб никуда не лезли со своим решением.

— Я ничего делать не буду, — сказала я.

Она точно не слышала.

— Жалко мне с вашим сыном расставаться. Такой парень славный! Ну хоть Сапогов останется у нас?

— Вряд ли. Они с первого класса вместе.

Он поклонился персонально ей и, обходя меня, ушел.

— Доигралась! — фыркнула Мария Семеновна. — Ты соображаешь, что делаешь? Господи, и почему мне такое золото досталось! Ладно, иди. На той неделе будет педсовет…

В коридоре было пустынно. За окном шел снег пополам с дождем, и большие снежинки брезгливо приземлялись на раскисшую темную улицу.

…В этот день, когда закончился последний урок, Сапогов медленно подошел ко мне.

— Хотел я спросить… — Он все перекладывал портфель из одной руки в другую.

— Спрашивай!

— Марина Владимировна! — вдруг начал он, как будто разбежавшись. — Зря вы так с Генкой. Он хороший парень.

— Хороший?

У меня в ушах зазвучали фразы из заявления его отца.

— Вы его не знаете… Он меня спас. От тюрьмы.

Я рассмеялась:

— Так. Значит, Политыко герой?!

Он болезненно поморщился.

— Я однажды деньги украл. В пятом классе. Всю зарплату у завуча. Мать болела тогда. Хотели меня в детский приемник сдать, а он сказал, что сам взял, на фотоаппарат. Его отец вмешался, нас только в другую школу перевели…

Сапогов вытер пот со лба. Разговор давался ему с огромным напряжением.

— Он все смеялся, что хочет воспитать Лайку, закалить…

— А его грубость? Ругань? Запугивание ребят?

— Они спорт всерьез не принимают, дразнятся. Мне-то наплевать — буду я связываться, а он горячий. И отец его все говорит: мужчина без ругани — что свеча без фитиля…

Весь разговор я крепилась: сказать о заявлении или смолчать. Но тут не выдержала:

— Ты знаешь о заявлении Политыко?

Он широко распахнул свои глазки.

— О заявлении против меня?

— Какое заявление?

Я усмехнулась:

— В школу пришло заявление его отца. Кажется, с его слов… Ты тоже считаешь, что я его затравила?

Он упрямо двинул подбородком.

— Генка не знает об этом. Он на подлость не пойдет, хоть убейте.

— А ты у него спроси…

Сапогов вскочил, бросился к двери. Откуда-то из коридора крикнул:

— Не верю! Слышите?

После его ухода я долго не шевелилась. Стоило ли рассказывать ему о заявлении?..

В конце года Мария Семеновна зазвала меня в кабинет. Села на диван и посадила меня рядом.

Я внутренне вся сжалась, ожидая привычных стычек. Мне кажется, что за этот год я даже во сне с ней спорила. За каждым моим поступком, словом, жестом стояло ее укоряющее лицо…

Мария Семеновна куталась в большой платок. Сутулилась. И казалось, только ее неукротимость не позволяла ей стать окончательно старухой — беспомощной и жалкой.

— Устала я воевать с твоим характером… — каким-то очень мирным, доверительным тоном продолжала она. — И поэтому я рекомендовала тебя… в инспекторы.

— Что?

Лицо мое, вероятно, приняло очень глупое выражение, и она усмехнулась:

— В гороно. Там и поэкспериментируешь и поучишься.

— А мой класс? Мне ведь один год осталось их довести…

— Обойдутся они без тебя.

Я хотела спорить, хотела протестовать, но она положила мне руку на плечо. Тяжело, уверенно.

— Их возьмет Татьяна Николаевна.

Я вздохнула. Конечно, как воспитатель Татьяна Николаевна в сто раз была лучше, полезней для моей «вольницы». Конечно, от такой замены они только выигрывали. Но я!.. Как я обойдусь без них?

Мария Семеновна все не снимала руки с моего плеча. И я не позволила слезам навернуться на глаза. Она и так считала меня девчонкой…

— Через год я выйду на пенсию, — сказала тихо Мария Семеновна. — Директором будет Светлана Сергеевна. Захочет — возьмет тебя обратно. А пока пожалей мои нервы…

Странно, очень странно было слышать от нее такую просьбу. Точно она увольняемая учительница, а не я.

Я вздохнула и встала. Больше говорить было не о чем. Она меня обезоружила своей прямотой. Я пошла к двери и вдруг услышала ее тихий голос:

— Я ведь тебя любила. Но нам нельзя в одной школе…

И после этого разговора моя неприязнь к ней исчезла. Осталась только благодарность за помощь в первые месяцы работа и… жалость. Между нами было почти тридцать лет разницы.

И я вдруг поняла, что она не могла бы их перешагнуть, даже если захотела. Такие не меняются и не меняют своих воззрений.

Четыре года спустя я ехала в дождливую ночь автобусом из Ленинграда в Таллин.

— Добрый вечер, Марина Владимировна! — через полчаса после отъезда вдруг поздоровался мой сосед. — Я вас сразу не узнал. Вы похудели.

Он щелкнул зажигалкой, и я увидела растущие вниз темные ресницы, яркий рот.

— Здравствуйте, Гена, — сказала я.

— Сколько лет, сколько зим… — Тон его был мечтателен. — Уж и не думал вас увидеть когда-нибудь.

— Конечно, вы об этом все время мечтали! — сказала я, невольно «выкая», таким он выглядел солидным. — Ну, что вы поделываете? В каком институте?

— А ни в каком. — Он нервно затягивался. — Я тренером в Таллине.

— Доволен?

— Все-таки Таллин европейский город, не то что наше пошехонье…

— А где Сапогов? — спросила я. Мне было трудно представить одного без другого.

— Не знаю… — Он посмеивался. — Мы ведь, как из вашей школы ушли, разошлись как в море корабли. Он мне того заявления не простил.

При свете наплывающих фонарей его лицо казалось взрослым, строгим и очень интересным. Только ему не шли гладко зачесанные волосы. Мальчишкой он носил лохматый чуб…