Гариф Губай - Дочь бакенщика

— Шагай!..

Дед Бикмуш взял Ильсеяр за руку и, тяжело переступая ногами, двинулся вперед. За ними, меся копытами липкую глину, зашагали кони.

Собака попыталась привстать, поползти за своей хозяйкой, но не смогла и вытянулась на земле, уткнувшись мордой в след ноги Ильсеяр.

Темно.

Позади глухо шумит лес. Ветер, словно желая показать свою мощь, дует все сильней и порывистей. Волны, как и прежде, ревут, клокочут. Сыплет холодный дождь. На небе то и дело вспыхивают молнии, раздаются зловещие раскаты грома.

Кажется, вот сейчас с кеба рухнет что-то огромное, неотвратимое и раздавит, похоронит под собой горы, камни, лес, реку…

Все еще темно.

Неужели никогда не наступит рассвет и солнце не взойдет никогда? Неужели будет вечно бушевать ветер и шуметь лес? Ведь они идут так долго. И будка, и круча над Белой остались где-то далеко позади. Ильсеяр казалось, что они прошли много десятков, а может, и сотен верст. Ее слабые ноги, хлюпавшие по грязи, ныли от усталости. Не только больная Ильсеяр, но, кажется, и кони выбились из сил. Они то и дело повертывались боком, чтобы дождем и ветром не хлестало им в морды. Казаки сидели, пригнувшись к лукам седел, и ругались на чем свет стоит, поминая и ветер, и дождь, и молнии. А кто-то тянул сквозь зубы бесконечную унылую песню.

Дед Бикмуш и Ильсеяр шли, низко опустив головы, прикрывая лица рукавами бешметов. Старик поддерживал внучку за плечи. Однако ноги уже не держали ее. Она спотыкалась, падала в грязь, но тотчас поднималась, боясь попасть под копыта шагавшей за ней лошади.

Ильсеяр уже не плакала. Однажды дядя Андрей рассказывал ей, как революционеры шли в ссылку в далекую Сибирь, в мороз и стужу неделями, месяцами шли по тайге. Случалось, они отмораживали руки, ноги, голодали, но не плакали, не просили милости у конвоиров… Думая о них, Ильсеяр и сама крепилась из последних сил.

Но есть граница всякому терпению. Вдруг дед Бикмуш поскользнулся и выпустил руку Ильсеяр. Девочка сделала один лишь шаг без поддержки и тут же повалилась в грязь. Дед поднял Ильсеяр, поставил на ноги, но они у нее опять подкосились. Старик обернулся, схватил за повод лошадь офицера:

— Долго вы будете издеваться над ребенком?

— Прочь руку! — крикнул офицер и ударил деда Бикмуша нагайкой по руке.

— Бей! У нас шкуры привыкшие. А ребенка мучить не позволю!

Офицер расхохотался.

— Слыхали, что дед сказал? « Не позволю! » — говорит… Ах ты, черт старый! — Он заскрежетал зубами и замахнулся на старика.

Дед Бикмуш отшатнулся. Подошел к Ильсеяр, поднял ее, а она не только идти, но и стоять-то на ногах не могла, упала на руки деда.

— Дедушка, за что они нас так мучают?

— Мучают? — с издевкой протянул один казак. — Это еще пока прогулочка, а не мучение, барышня… Вот дойдешь, тогда узнаешь, что такое мучение.

— Да ведь дитя еще она, и больная к тому же. Видишь, на ногах не стоит. Взял бы лучше в седло к себе.  

— В седло? Ха-ха-ха… Видали принцессу?!

Казак с приплюснутым носом замахнулся на девочку. Дед Бикмуш заслонил ее собой.

— Постыдился бы малость. И без того еле жива.

— Довольно, старый хрыч! — На этот раз нагайка взвилась над стариком.

— Не стращай. Когда меня нагайка впервой коснулась, тебя еще на свете не было. Всего навидался.

— Навидался, говоришь? — Казак хлестнул нагайкой по лицу деда Бикмуша. — А такое тоже видал?

Дед Бикмуш не ответил. Закрыл обеими руками лицо и отвернулся. Ильсеяр не выдержала, заплакала от жалости к деду…

Наконец забрезжил рассвет.

Ветер утих немного. И дождь перестал.

Впереди, совсем близко, стал виден город, о котором Ильсеяр знала только понаслышке.

Когда Ильсеяр и дед Бикмуш совершенно выбились из сил и переход начал из-за них затягиваться, двое казаков взяли их к себе в седло. Но теперь, лишь только показался город, офицер велел ссадить их.

Ильсеяр, ступив на землю, взглянула на деда. « Как он тогда стерпел, не крикнул? » — подумала она, увидев на лице старика след от нагайки. След кровавым рубцом тянулся от левого виска к правому уху. Распухшее, почерневшее веко закрыло левый глаз.

— Очень болит, дедушка?

Старику не хотелось огорчать Ильсеяр.

— Нет, не очень. А ты как? — спросил он ее и сам же ответил: — Горишь вся. И губы обметало…

Ильсеяр не успела вымолвить и слова, как казак с приплюснутым носом, что-то давно молчавший, гаркнул.

— Эй, вы! Не скулите!

Когда они ступили на узкую городскую улицу, уже совсем рассвело. Но солнце еще не показывалось. По обеим сторонам улицы тянулись дома, большей частью двухэтажные. Встречались и каменные здания. Только город, судя по всему, претерпел немало испытаний. Стекла во многих окнах были выбиты, у некоторых домов сорваны ворота. Витрины, двери лавок были наспех заколочены досками вдоль и поперек тут же валялись покореженные жестяные вывески. Было безлюдно. Лишь изредка попадались солдаты с котелками в руках. Над котелками поднимался пар, и ветер доносил вкусный запах щей, до боли дразнивший голодный желудок Ильсеяр.

Солдаты останавливались и удивленно смотрели на деда Бикмуша и Ильсеяр, а некоторые провожали их добрым, сочувственным взглядом.

Справа показался трехэтажный кирпичный дом. Перед домом ходили двое часовых. Вот часовые остановились и принялись скручивать цигарки. Один зажег спичку, другой пригнулся к его руке, чтобы прикурить. В эту минуту на втором этаже распахнулось окно и оттуда спрыгнул мужчина с густыми спутанными волосами, одетый в куртку. В руке у него был наган. Он мгновенно вскочил на ноги и помчался по улице, держась ближе к заборам. За ним кинулся один из часовых, потом остановился и с колена выстрелил несколько раз в беглеца. Затем снова побежал. На помощь часовому, стреляя из карабина, поскакал казак с приплюснутым носом, за ним еще несколько казаков, но беглец, видимо, уже был у цели. Он круто повернулся, выстрелил в приближающегося к нему всадника и перемахнул через забор. Казак, словно куль с мукой, скинутый с телеги, свалился с седла. Казак с приплюснутым носом спрыгнул с лошади и полез было за беглецом, но тут раздался еще выстрел, и он, отчаянно взвыв, повалился на землю.

Ильсеяр, позабыв о своих горестях, весело заулыбалась. Довольный, ухмыльнулся и дед Бикмуш.

— Кажется, подох. Слава богу… — сказал он, обнимая Ильсеяр.

— Да, дедушка.

— Молодец парень, что и говорить…

Соскочив с коней, казаки окружили лежавшего и, сняв фуражки, перекрестились. Перекрестились и казаки, оставшиеся около Ильсеяр и деда Бикмуша. Затем тронули лошадей и поехали дальше, подгоняя старика с девочкой.

Вскоре они вышли на широкую, мощенную булыжником площадь. Здесь собралось много народу. Слышались крики, плач. Кто-то бросил камнем в вооруженных солдат, стоявших около телеграфных столбов.