Анатолий Левандовский - Наследники господина Чамберса

Что тут началось!..

Какая бурная радость объяла всех недругов «Энциклопедии»!

Прежние и новые пасквилянты изощряли все свое остроумие, стремясь втоптать в грязь поверженного врага.

Рекорд побил Палиссо.

Этот третьестепенный литератор, пресмыкавшийся перед вельможами, давно уже подвизался на поприще клеветы и старательно чернил то, что не нравилось его господам. В памфлете «Маленькие письма о больших философах» он утверждал, будто энциклопедисты «раздают друг другу патенты на знаменитость», а сами все списывают у своих предшественников. Из содержания памфлета было ясно, что автор его знает о творениях этих «предшественников» не больше, чем о работах самих энциклопедистов, то есть почти ничего. Естественно, памфлет не имел успеха.

Теперь Палиссо сменил жанр. Он нагшсал пьесу, надеясь своим остроумием и драматургическими приемами добиться того, на что оказалась не способна его публицистика: начисто разгромить ненавистную его покровителям литературную республику.

2 мая 1760 года попасть во Французский театр было невозможно. Билеты расхватывались заранее, с переплатой вдвое и втрое.

Среди зрителей оказался весь высший свет.

Театр давал премьеру комедии Палиссо «Философы».

Всем было известно, что комедия написана по заказу свыше. Ведь недаром покровителями Палиссо были всесильный министр Шуазель и сам господин дофин, глава «партии ханжей».

Премьера шла под сплошные аплодисменты.

В антрактах ложу Палиссо непрерывно осаждали. Епископы и аристократы приносили свои поздравления, знатные дамы посылали воздушные поцелуи счастливому драматургу.

Спектакль ставили — случай небывалый — три дня подряд. А когда администрация подсчитала сборы, оказалось, что они самые большие за несколько последних лет.

Чем же так пленила зрителей новая пьеса?

Лучше было бы спросить иначе: кого она пленила?

В ней были две-три сцены, которые не могли не вызвать злобной радости ненавистников новых идей — драматург издевался над просветителями, и довольно изощренно.

Так, некто Валер, обучавший своего слугу «философии выгоды», немедленно обворованный этим же слугой, явно пародировал Гельвеция с его «разумным эгоизмом».

Бурный восторг обскурантов вызвала сцена в третьем акте, где Криспин выбегал на сцену на четвереньках и произносил монолог:

— Неудержимая страсть к философии заставила меня предпочесть состояние четвероногого; на четырех опорах мое тело чувствует себя прочнее, и я вижу меньше дураков, которые возвышаются надо мной. Цивилизация заставляет нас терять всё: здоровье, счастье и даэце добродетель. Итак, я замыкаюсь в животную жизнь; вы видите мой стол: он прост и невзыскателен!

И артист потрясал пучком салата, вынутым из кармана.

Эта грубая карикатура на Руссо особенно нравилась «ценителям».

Мы же подчеркнем здесь одно знаменательное обстоятельство: хотя Палиссо прекрасно знал о разрыве между Жан Жаком и энциклопедистами, он все равно объединял их как «философов». И это было единственное, в чем пасквилянт оказался прав: действительно, все они, даже враждуя, делали общее дело. Все они, и Гольбах, и Бюффон, и Руссо, и Дидро, и многие другие, несмотря на разделяющие их частности, боролись со старым миром во имя нового, счастливого общества будущего...

Дидро, конечно, тоже не был забыт хулителем философов. Он действовал в пьесе под именем Диртодиуса.

В целом эта комедия-фарс, несмотря на то что автор величал себя без ложной скромности «новым Аристофаном» и судорожно старался подражать Мольеру, была не только пошлой, но и слабой. Она выплыла на свет лишь потому, что выражала тенденции, угодные группе сильных мира в определенный исторический момент. И вот яркое тому доказательство: она пользовалась головокружительным успехом какоето небольшое время. Когда Палиссо снова удалось вернуть ее на сцену, публика осталась равнодушной, а Криспина, вышедшего на четвереньках, освистали и заставили стать в полный рост. И Дидро тогда будет иметь полное право написать:

«Шесть месяцев назад была давка на комедию «Философы»; что же такое с ней вдруг случилось? Она провалилась в пропасть, всегда открытую для бездарных произведений, а на долю автора остался один позор...»

Но это будет позже, а пока...

Пока энциклопедисты казались совершенно обескураженными успехом бездарного пасквиля; им представлялось, что почва уходит из-под ног. Действительно, после запрещения «Энциклопедии» еще и публичное осмеяние!..

Гримм писал:

«Свет, который начал было разгораться, скоро будет потушен; варварство и суеверие скоро вернут себе свои права...»

Это мнение разделяли многие из его соратников.

— Что же получается? — говорили они. — Законы, запрещающие клевету, молчат; судебные и иные власти со злорадством смотрят на то, как шельмуют честных и одаренных писателей во благо кучки мракобесов. На что же теперь можно рассчитывать?..

Правительство не жалело сил, стараясь доказать, что рассчитывать энциклопедистам действительно не на что. Когда сотрудник словаря Морелле, глубоко возмущенный постановкой «Философов», дал письменную отповедь Палиссо и осмелился ее опубликовать, его немедля бросили в Бастилию.

Это значило, что философам, униженным и высмеянным, оправдываться не дадут. Как тут было не впасть в отчаяние?

Но Дидро, в отличие от других, оставался верен своим идеям, своему энтузиазму, своему упорству.

— Главное, — повторял он, — удержаться на ногах. Пройдет время, и мы добьемся победы.

Для уверенности у Дидро имелись определенные основания.

Издав свой страшный декрет против «Энциклопедии», правительство привести его в исполнение до конца не смогло. Точнее, не успело. У «книги книг» по-прежнему находились приверженцы в самых высших сферах. Главным из них оставался верный Малерб. Он, конечно, не мог предотвратить или хотя бы приостановить указ Людовика XV о запрещении и ликвидации «Энциклопедии», но кое-что, достаточно важное, он все-таки сделал. Зная о декрете заранее, он успел известить Дидро о том, что у него на квартире, в редакции и в типографии будут изъяты все материалы, относящиеся к словарю, в том числе матрицы и гравировальные доски.

И благодарный редактор своевременно принял меры.

Когда полиция нагрянула, оказалось, что никаких материалов и ничего, относящегося к «Энциклопедии», нет: все было заранее распределено по надежным местам...

Да, Дидро ни на минуту не помышлял о том, чтобы подчиниться правительственному декрету, спасовать перед угрозами и издевательствами и прекратить «Энциклопедию». Как, где и каким образом он сможет ее продолжать, он еще не знал, но что продолжать будет, в этом не сомневался.